отступление, останавливаюсь на миг, чтобы отдышаться. Прячу ладони под плащ и пытаюсь успокоиться.
Подхожу к Гретте, апатично застывшей на месте. Ее руки плетьми повисли вдоль тела. Девушка смотрит в пустоту прямо перед собой, на меня не обращает никакого внимания.
Наверно, она в шоке. Запоздало сообразила, что натворила и переживает за свои глупости так сильно, что стыдно теперь мне в глаза заглянуть. Я бы на ее месте ощущала прямо-таки жгучий, пронзительный стыд!
— Ты. Заслуживаешь самого сурового наказания за свое легкомыслие! Конечно, ты как всегда выйдешь сухой из воды. Но будь моя воля, ты бы давно уже чистила конюшни! Твою бы энергию — да на хорошее дело! Займись чем-нибудь полезным, в конце-то концов, вместо того, чтобы влезать в неприятности!
Гретта понуро кивает, разворачивается и направляется в сторону замка. Придерживая подол платья, семенит мимо наших лошадок, явно не планируя возвращаться верхом. Она пешком решила идти? Ерунда полнейшая! Так мы только к обеду домой поспеем!
Интересуюсь ехидно:
— Куда ты так спешишь, дорогая?
— Чистить конюшни, — отзывается она равнодушно и продолжает путь.
До меня, наконец, доходит причина ее остекленевшего взгляда, странной апатии и небывалой сговорчивости.
На последнем уроке по незаконным зельям нам рассказывали про редкий порошок, от которого еще не найдено противоядие. Безвкусный, с легким ароматом подгнившего лимона, он лишает человека собственной воли, превращая в послушную глину.
Хватаюсь за голову, с губ невольно срывается стон отчаяния.
Похоже, Гретту только что опоили.
Если об этом узнает сир Фрёд, то мне конец!
Глава 11
Самое приятное в возвращении домой — то, что надменная Гретта беспрекословно исполняет любую команду. Послушно дает задний ход, взбирается на своего коня, и мы рысью направляемся в замок.
В дороге я пытаюсь распросить ее о произошедшем, но эффект зелья, видимо, не рассчитан на реализацию столь сложных задач. Девушка не в состоянии ничего объяснить. Она лишь повторяет за мной мои же вопросы, как глупое эхо.
Когда мы приближаемся ко въезду в замок, то переходим на шаг, чтобы производить меньше грохота. Гретта по моей подсказке извлекает ключ из потайного кармашка своего платья, открывает ворота и тут же за нами их снова замыкает. Мы бесшумно движемся к конюшне.
Оттуда доносится такой мощный раскатистый храп, что я от души сочувствую лошадкам, вынужденным слушать такое каждую ночь. Одно хорошо: конюх дрыхнет без задних ног и даже не замечает нашего присутствия.
На выходе из конюшни беру сестру за мягкую, холодную ладошку, затем веду по долгим замковым коридорам.
Стоит ей достать ключик и отворить дверь в родные покои, как с нижнего этажа начинают доноситься шорохи только что проснувшихся горничных. Слава Великому! Мы едва успели до пробуждения слуг!
В комнате у Гретты царит полный мрак. Мы то и дело спотыкаемся о разбросанные вещи. У, неряха! Только бы лбы себе не расшибить в качестве эпиграфа этой безумной ночке!
Зажигаю пару свечей, и передвигаться становится проще. Помогаю сестре скинуть с себя шелковое платье, хорошенько помятое, местами порванное — когда только успела? — и прошу принести записку, которой она меня шантажировала.
Та равнодушно всучает закрытый конверт, адресованный отчиму. После этого отправляю сестру прямиком в кровать. На уроке нам говорили, что подобные зелья обычно действуют в течении нескольких часов, поэтому напоследок ей приказываю:
— Когда тебя придут будить, попроси, чтобы тебя оставили в покое. Ссылайся на то, что болит голова! Оставайся в кровати до тех пор, пока… тебе не захочется спорить.
Пробираюсь на кухню, к счастью, никем в дороге не замеченная. Бросаю в горящий очаг конверт с бессовестной клеветой, и без сил валюсь на сено рядом с полукровкой.
Я измотана до предела, но вдруг понимаю: что-то не так. Здесь в кухне я увидела нечто, чего быть не могло. Что именно не совпадает с привычной реальностью никак не пойму.
Мощной воронкой меня утягивает в сон, хочется махнуть рукой на все аномалии мира вместе взятые и отключиться.
Но какая-то часть меня, самая ответственная и дотошная, все-таки удерживает меня в реальности.
Тру глаза и безудержно зеваю. Сосредоточиться тяжело, я и не пробую. Осматриваюсь и снова пытаюсь поймать это ощущение неправильности.
Ингвер еще спит, но уже потягивается и смешно клацает клыками, готовясь к пробуждению.
Перед сном она, как обычно навела порядок. Дощатые столы чисто вытерты. На пол накидана свежая солома. Кастрюли и сковородки, отмытые до блеска, висят на гвоздях.
Первые лучи света пробрались сквозь оконце на кухню и деликатно скользят по больному.
Его лицо по-прежнему покрыто слоем грязи. Сейчас оно напоминает прекрасное глиняное изваяние.
Ему не досталось от предков троллей ни выпирающей нижней челюсти, ни приплюснутых ноздрей, ни торчащих наружу клыков. Природа наделила его четко очерченным подбородком, прямым носом и выразительной, даже чувственной, я бы сказала, линией рта. Ровный лоб — еще одно отличие от троллей, с их ярко выраженными надбровными дугами. С точки зрения людей, этот полукровка — красавец, каких поискать.
Ну и что с того… В каждой расе и даже в их смешении рождаются красавцы. Что тут необычного? Почему мне не заснуть, несмотря на жуткую усталость?
Вдруг с глаз словно спадает пелена, и я отчетливо вижу то, чего раньше не замечала.
Хродгейр лежит на спине, хотя лежать на таких страшных ранах ни в коем случае нельзя. Ему сейчас, должно быть, ужасно, до безумия больно! К тому же, если давить на такие глубокие, свежие порезы, те снова начнут кровоточить. А я почти весь запас лекарских заготовок у Ингвер истратила… Вот же гадство!
Озадаченно потираю подбородок.
Как он оказался на спине?
Собираюсь перекатить его на бок, чтобы проверить состояние ран. Аккуратно поддеваю за плечо и пытаюсь перевернуть… Раз за разом ничего не получается. Он будто прирос к полу, и стал во сто крат тяжелее вчерашнего. Или это я совсем ослабела от бессонных ночей?
— Что за бесовщина тут творится? — бормочу растерянно.
Снова пытаюсь его подцепить за бок, подтолкнуть чуть-чуть в сторонку, но тут происходит непоправимое. Моя рука вдруг теряет опору, и я падаю на полукровку по какой-то невероятной траектории.
Внезапное падение прерывается — ровно тогда, когда мои губы приземляются на его, и я напрочь забываю дышать.
В ту же секунду понимаю: я в его руках, горячих и сильных. Они легко удерживают меня на одном месте, совершенно не торопятся меня отстранять. И глаза его открыты, и смотрят прямо в мои с небывалой янтарной нежностью.
Он в сознании
