не выдержать, но Глебу в его горестном состоянии не хватило проницательности, чтобы это почувствовать.
– Вы разбили мне сердце, Люба! – выдохнул он и, повернувшись, вышел, с грохотом задвинув за собой дверь.
Любины глаза встретились со своими же, отражёнными в зеркале. Она не смогла выдержать этот взгляд, полный муки и отчаяния. Рухнув на сиденье, она закрыла лицо руками и закачалась из стороны в сторону в горестной тоске…
…Напрасно Глеб ловил её взгляд, стоя на платформе. Она так и не повернулась к нему, не дрогнула, продолжая возвышаться над ним с флажком в руке и с упрямо вздёрнутым подбородком. Такой и запомнил её несчастный влюблённый – натянутой как струна, с неприступным взглядом и твёрдо сжатыми губами.
Поезд отошёл, набирая скорость, а Глеб всё стоял, неотрывно глядя ему вслед. И черным-черно было у него на душе.
Глава 11
Ни одной слезинки не увидели окружающие на Любином лице. Она вновь превратилась в радушную хозяйку, готовую все свои силы прилагать для того, чтобы её гостям удобно и уютно было проводить минуты, часы и дни на временном отрезке своей жизни. Только по ночам, в краткие мгновения одиночества, радость оставляла её, и вместо неё появлялась тоска, которую нельзя было избыть никакими слезами – а уж сколько их приняла на себя единственная безмолвная свидетельница её печали, верная подушка! Даже заветная тетрадка была позабыта, глубоко спрятавшись на самое дно Любиной сумки, и ждала вместе со своей хозяйкой того времени, когда горе-тоска убежит, скроется вдали, и в сердце вновь вернутся свет и покой.
Не возвращались…
А тем временем колёса продолжали стучать, ветер стонал в проводах и поезд всё так же неумолимо спешил, разворачивая перед своими гостями новые картинки мира. Они уже не так трогали чуткую душу Любы, как раньше, и даже сменяющиеся друг за другом пассажиры порой сливались для неё в одно сплошное серое пятно. Но упрямая девушка старалась этого не замечать. Её лицо по-прежнему дарило улыбку всякому входящему, но только не могла уже она одарить их самым главным, чем когда-то обладала, – звенящей радостью жизни.
Лето пролетело как мгновение и показалась осень, расцвечивая мир вокруг яркими красками. На эту пору Люба возлагала особые надежды, ведь они с мамой так любили осень! Наверное, мама и раскрыла в своё время перед ней всю прелесть, всю пленительную красоту золотых деревьев, изменчивого неба и аромата плодоносящей земли, который не могли остановить даже плотно сцепленные двери поезда.
– Любаша, тебе надо отдохнуть! – сказал ей однажды Артём Петрович, с которым железнодорожная судьба столкнула Любу впервые за несколько недель – его временно перебрасывали на другой поезд. Он сразу обратил внимание на осунувшееся лицо своей любимицы, но сначала списал это на бессонную ночь, а сейчас, когда смог наконец увидеть её поближе, понял, что дело в чём-то другом. Безотчётная тревога сжала его сердце. – Ты похудела, круги под глазами, а всё это знаешь, почему?
– Почему?
– Потому что совсем не бережёшь себя! Алина сказала, что ты уже третий рейс без напарницы работаешь!
– Разве раньше такого не было, дядь Артём? Вы же знаете, мне это даже в радость, люблю я полноценной хозяйкой в вагоне быть!
– В радость ли, детка? – охранник тяжело опустился на полку. – Что-то личико твоё бледное совсем о другом говорит!
– Просто я… ещё не ела сегодня, всё как-то некогда… – отвернула она взгляд в сторону.
– Похоже, ты не ела целый месяц, Люба! – Его ладонь, крепкая ладонь бывшего моряка, обхватила тонкие пальцы девушки. Она вскинула на него глаза. – Что с тобой происходит, Люба? Никогда я тебя такой раньше не видел. Заболела, возможно? Так давай на ближайшей станции к врачу забежим!
– Я себя чувствую совершенно здоровой, Артём Петрович! – искренне воскликнула она.
– Телом, возможно. А душой? Может, обидел тебя кто, Люба? Так ты признайся, я с этого негодяя шкуру спущу! Или это… Васька, подлец? То-то он от меня глаза отворачивает! Это он, Люба?!
– Да что вы, дядь Артём! Вася сам пострадал! – неосторожно вырвалось у неё.
– То есть как пострадал? – нахмурился охранник.
Люба прикусила язычок, кляня свою несдержанность. И как теперь ей выкручиваться?
– Понимаете, я по своей глупости дала Васе надежду, а потом… её забрала.
– Ничего не понял.
– Ну, – Люба с трудом подыскивала слова, – я ему сказала, что… выйду за него замуж, а потом… передумала. Вот. И он, конечно, теперь переживает из-за моей легкомысленности.
– Я никогда не считал тебя легкомысленной!
– Я тоже. Но так уж получилось, и ничего теперь с этим нельзя поделать. Поэтому Вася страдает, а я мучаюсь из-за того, что невольно его… подвела.
– Ты ведь не любишь его как мужчину, Люба. Ведь так?
– Вы правы, – не сразу ответила она, понимая, что следом за этим вопросом последует и другой. Разбивающий в пух и прах её враньё.
– Зачем тогда соглашалась на замужество?
– Из жалости, – быстро сказала она. – А потом одумалась и сказала «нет».
– Я тебе не верю. Ты не могла пойти на такой шаг из жалости, зная совершенно точно, что нет любви. Не такой у тебя характер, уж я-то тебя изучил, как никто другой! Нет, не сходится, Люба. Ты сейчас наводишь тень на плетень, но вот зачем ты это делаешь?
– Ничего я не навожу!
– И раньше ты никогда не врала! А сейчас что ни слово, то женское лукавство! – Он вздрогнул от собственных слов и, нахмурившись, вгляделся в Любино лицо. Она покраснела, но глаз не отвела. – Вот оно что! – выдохнул Артём Петрович. – Как же я сразу не догадался, старый болван? Ты влюбилась, Люба!
– Что?! – она вспыхнула и даже хотела выдернуть свою руку, но мужская хватка оказалась крепкой, как якорная цепь.
– Что слышала, голуба моя! Ты влюбилась! И человек, который забрал твоё сердечко, вовсе не Васька! Но парень наш, видать, попался под горячую руку, а после ты и опомнилась. Что, Люба, прав я? Умею я два и два складывать? Хотя тут, скорее, треугольник получается. Любовный!
– Никудышный из вас математик, Артём Петрович! – Люба упрямо вскинула подбородок, однако губы её задрожали.
– Согласен, совсем никудышный, – мягко сказал Шилов, – а психолог и вовсе никакой. Не разглядел, что девочка-то моя выросла…
Она отвернулась, сдерживаясь изо всех сил. Артём Петрович погладил её нежно по руке и спросил проникновенно:
– Что, Любаша, всё совсем плохо, да?
Она кивнула, не поворачиваясь. Слёзы подступили уже совсем близко, и гордая девушка боялась, что не сумеет справиться с ними. «Никто никогда не должен видеть тебя
