Книга Клиника жертвы - Мария Воронова

Нейман несколько раз набирал номер Доры, но так и не решился нажать кнопку вызова. Обрадуются ли ему после стольких лет разлуки? А вдруг Дора подумает, что он объявился из-за того, что узнал о высоком положении, которое теперь занимает Глеб, и хочет с этого каким-то образом поживиться.

Они подружились в тяжелый для Неймана период: он только оформил развод с женой, она бомбардировала его письмами и звонками, требуя разрешить усыновление Саши. Тогда к нему и подселили молодую семейную пару со странно взрослыми детьми. Мать только окончила институт, а старший мальчик уже готовился идти в школу. Дора была сочная молодая еврейка с пышными формами. Нейману не особенно нравился такой тип, но он признавал, что жена его боевого товарища выглядит привлекательно. Копна черных как смоль вьющихся волос, огромные средиземноморские глаза и пухлые губки с той особой снисходительной складкой, какая бывает только у воспитанных семитских девушек. Глеб как-то терялся на ее фоне – невысокий, сухопарый блондин. Природа, словно спохватившись, что создала ему слишком незначительную физиономию, постаралась украсить его ранними глубокими морщинами. Действительно, резкие гусиные лапки в уголках глаз, точно нанесенные скальпелем времени, очень оживляли лицо Глеба и заставляли подолгу задерживать на нем взгляд, особенно когда Глеб улыбался.

От своих предков Дора унаследовала поистине библейскую энергию и физическую силу. Она была одной из немногих работающих жен в поселке и успевала абсолютно все. И работать на полторы ставки, и вылизывать квартиру так, что Нейману неловко было там находиться, и радовать семью, а заодно и соседа великолепными пирогами, поданными в специальной корзинке, выстланной хрустящей от крахмала салфеткой.

О, это была настоящая женщина, умевшая сочетать в себе несочетаемое: кокетство и верность, деспотизм и мягкость, силу и нежность.

Как-то Нейман встретил Дору, когда та шла с рынка, поигрывая тяжеленным мешком с картошкой, словно дамской сумочкой. Но стоило окликнуть ее и предложить помощь, она тут же изобразила умирающего лебедя. О, какая это была кокетка! Строить глазки было для нее так же естественно, как дышать, и Глеб страшно ревновал свою супругу.

Словом, это была очень дружная, трудолюбивая семья. Они не жалели Неймана, но сочувствовали ему, и очень быстро вовлекли в свою орбиту. Дора сразу заявила, что двум хозяйкам на одной кухне не ужиться, и Нейман стал просто отдавать ей паек и деньги на свое содержание. Если Глеб уходил в автономку, а Нейман оставался на берегу, то полностью принимал на себя заботы о семействе. Он считал себя больше братом, чем соседом, и тепло домашнего очага Комиссаровых не давало ему застыть в своем горе.

Он старался быть деликатным.

За тонкими переборками казенной квартиры ничего не утаишь. Зная это, Нейман старался вечерами пореже бывать дома, ходил в кино на последний сеанс или по крайней мере громко включал телевизор, хоть не любил смотреть его бесцельно. У них без всяких слов, автоматически, установилось джентльменское соглашение – если в комнате супругов работал телик, Нейман врубал свой, а если нет, мирно ложился спать. Сам он никогда не приводил женщин, хоть и знал, что Комиссаровы не выкажут ему даже тени недовольства. Просто у него не было таких отношений, которые достойно бы смотрелись в этом чистом дружном доме.

Так они прожили несколько лет, потом оба дослужились до командиров лодок и получили по отдельной служебной квартире. И, как часто бывает, стали видеться все реже и реже.

Глеб демобилизовался в тридцать восемь, Нейман считал его решение оставить флот ошибкой, но родители Доры состарились, стали нуждаться в постоянной заботе дочери, а Комиссаров не мог отпустить жену от себя.

Друзья уехали и как-то потерялись. Тогда Интернет не был еще доступен каждому, звонить по телефону было дорого, а писать письма – некогда, да и шли они слишком долго.

А потом… Как гласит поговорка, большая ошибка думать, что ты можешь обойтись без людей, но гораздо большая – считать, что люди не могут обойтись без тебя. Он, наверное, был не очень интересен Комиссаровым. Они дружили с ним, но привечали бы и любого другого соседа, для того чтобы дома у них было уютно и радостно.

На самом деле супругам вполне хватало общества друг друга, недаром Дора держалась особняком среди офицерских жен, а Глеб крайне редко оставался на «чисто мужские» посиделки.

Нейман был рад узнать, что эта прекрасная пара по-прежнему живет счастливо. Но стоит ли напоминать им о себе?

На следующий день муж пребывал в великолепном настроении. Нас как раз навестили родители, и они были просто очарованы им и его отношением ко мне. Впрочем, это не было работой на публику, он совершенно искренне радовался жизни.

А я обнаружила в себе задатки великой актрисы. О, как талантливо я изображала счастливую женушку! Как естественно смеялась!

И как, черт возьми, мне хотелось броситься в родительские объятия, плакать и кричать – заберите меня домой!

Но я понимала, что это невозможно. Они решат, что я сошла с ума, любимый зять в три счета объяснит им мою вспышку. Мол, повздорили вчера немножко, вот нашей маленькой неразумной девочке и привиделось бог знает что. Она такая нервная, так остро все воспринимает…

Они не станут сердиться, просто мягко пожурят, напомнят, что я стала замужней женщиной и должна быть сильной и мудрой. Теперь, скажут они, ты уже не можешь делать из мухи слона и впадать в истерики.

Им так приятно наблюдать нашу семейную идиллию, что они возненавидят меня, если я ее разрушу…

И я вдруг поняла, что эта иллюзия счастливого брака теперь составляет стержень моей жизни. Если не быть, то хотя бы выглядеть.

Оставшись наедине, мы с мужем переглянулись. Я прочла в его глазах облегчение и поняла, что мы превратились в сообщников, я же не выдала его! Мы словно заключили договор: я храню тайну о том, что он меня бьет, а он – о том, что… меня бьет! Ведь страшнее самих ударов для меня был страх, что «люди узнают». Кстати говоря, он ни разу не нарушил нашего молчаливого договора. В присутствии посторонних это исключительно заботливый супруг… Все, кто нас знает, завидуют моему счастью.

Он повел меня в постель и был даже ласков. Даже погладил мою свежую шишку на затылке и скороговоркой извинился. А заодно и повторил, что я сама виновата. И мне вдруг показалось, что он испытывает удовольствие, вспоминая о своих вчерашних подвигах.

* * *

Их снова вызвали в пригород, но случай оказался спокойным: обычная простуда. На станции тоже ничего срочного не ждало, и Нейман тихонечко себе ехал, наслаждаясь пейзажем. Раннее утро, смена идет к концу, и мечта о собственном уютном диване близка к свершению.

За ночь сильно похолодало, воздух будто смерзся, и теперь все виделось Нейману словно в хрустале. Вдалеке причудливое голубовато-белое кружево леса, из-за которого солнце уже показало золотой краешек. А вокруг нетронутое снежное поле, и домики, домики, все одинаково нарядные в зимнем уборе, с симпатичными, уютными подушками снега на крышах. Из некоторых труб поднимался, совершенно вертикально в безветренной погоде, дым, тоже белый. И он замерзал до неподвижности, как дыхание…