– Только что исполнилось двадцать четыре. Она родилась, когда мне было семнадцать.
– Это дочь Омера?
– Да.
– Без всякого сомнения?
– Без всякого.
– Она замужем?
– Нет.
– Живет одна?
– У нее квартира на острове Сен-Луи.
– Работает?
– Она ассистентка профессора Лаво, одного из хирургов больницы Отель-Дье.
В первый раз она ответила больше, чем это было строго необходимо. Уж не сохраняла ли она, несмотря ни на что, некоторые общие всем людям чувства, например гордость за дочь?
– Вы видели ее в прошлую пятницу?
– Нет.
– Она навещает вас?
– Иногда.
– Когда она была в последний раз?
– Недели три назад, быть может, месяц.
– Ваш муж был здесь?
– Как будто.
– Ваша дочь с ним ладит?
– Она старается как можно меньше общаться с нами.
– Она что, стыдится?
– Наверное.
– В каком возрасте она оставила дом?
Теперь ее щеки чуть порозовели:
– В пятнадцать лет.
Голос ее звучал суше.
– Не предупредив вас?
Она утвердительно кивнула.
– С мужчиной?
Она пожала плечами:
– Не знаю. Это ничего не меняет.
В зале остались теперь только игроки в домино, которые укладывали фишки в коробку и стучали монетой по столу. Г-жа Калас поняла и пошла налить их стаканы.
– Это не Мегрэ? – спросил вполголоса один из них.
– Да.
– Что ему от вас нужно?
– Он не сказал.
Точно так же, как и она его об этом не спросила. Она направилась на кухню, вернулась в бар и объявила:
– Когда вы кончите, я пойду поем.
– Где вы обычно едите?
Она указала на один из столиков в глубине зала.
– Я сейчас кончаю. У вашего мужа не было приступа аппендицита несколько лет назад?
– Тому лет пять-шесть? Ему делали операцию.
– Кто?
– Сейчас вспомню. Доктор Гран… Гранвале. Ну да! Он жил на бульваре Вольтер.
– Он там больше не живет?
– Умер. Во всяком случае, так нам сказал один посетитель, которому он тоже делал операцию.
Если бы Гранвале был жив, он мог бы сообщить, был или не был на животе у Омера Каласа дугообразный след дроби. Надо будет завтра разузнать у ассистентов и сиделок. Если только, разумеется, в одной из деревень возле Пуатье не обнаружится живой Калас.
– Не попадал ли в вашего мужа когда-то, много лет назад, заряд охотничьей дроби?
– С тех пор как я его знаю, нет.
– Он не был охотником?
– Может, ему и случалось охотиться, когда он жил в деревне.
– Вы никогда не видели у него на животе не очень заметные шрамы, расположенные в виде дуги?
Она старалась вспомнить, нахмурила брови и наконец отрицательно покачала головой.
– Вы уверены?
– Я уже давно не видела его так близко.
– Вы любили его?
– Не знаю.
– Сколько времени он был вашим единственным мужчиной?
– Годы.
Она вложила в это слово особый оттенок.
– Вы познакомились очень молодыми?
– Мы из одной деревни.
– Откуда?
– Деревушка на полпути между Монтаржн и Жьеном, она называлась Буассанкур.
– Вы никогда больше не приезжали туда?
– Нет.
– С того времени, как сошлись с Омером?
– Мне было семнадцать, когда я уехала.
– Вы были беременны?
– На шестом месяце.
– Люди об этом знали?
– Да.
– Ваши родители тоже?
Все с той же простотой, в которой было нечто от галлюцинации, она сухо проронила:
– Да.
– Вы их больше не видели?
– Нет.
Лапуэнт, закончивший инструктировать Люкаса, вышел из кабины, утирая платком пот.
– Сколько я должен? – спросил Мегрэ. Она задала свой первый вопрос:
– Вы уходите?
И теперь он, в свою очередь, односложно ответил:
– Да.
Глава 4Человек на крыше
Сидя перед следователем Комельо, Мегрэ не сразу решился – что с ним случалось не часто – вынуть из кармана трубку; наконец, как бы машинально и сохраняя самое невинное выражение лица, все-таки достал ее.
Несколько минут назад, после короткого доклада начальнику, комиссар прошел через небольшую дверь, отделявшую во Дворце правосудия помещения уголовной полиции от прокуратуры. Все скамьи в коридоре следователей были в этот час заняты, так как во двор недавно въехали две «салатницы», как здесь называют тюремные машины. Большинство тех, кто дожидался, сидя в наручниках между двух конвойных, были знакомы Мегрэ, и некоторые приветливо кланялись ему, пока он шел по коридору.
Следователь Комельо накануне несколько раз звонил комиссару. Это был худой, нервный человек, с черными, должно быть, крашеными, усиками и выправкой кавалерийского офицера. Первое, что он сказал Мегрэ, было:
– Изложите мне точно ход дела.
Комиссар послушно принялся перечислять находки, сделанные Виктором на дне канала Сен-Мартен; когда он упомянул, что голова так и не найдена, Комельо прервал его:
– Водолаз продолжает поиски?
– Я счел это бесполезным.
– Однако если туловище и конечности найдены в канале, то и голова должна быть где-то неподалеку.
Такие вот замечания и превращали служебные встречи с Комельо в сущее мучение для Мегрэ. Этот следователь не был единственным в своем роде, просто он наиболее полно воплощал в себе тип службиста, к которому комиссар питал глубокую антипатию. Его нельзя было считать дураком в общепринятом смысле; кто-то из адвокатов, кончавший курс вместе с Комельо, утверждал даже, что тот был одним из самых блестящих студентов своего выпуска.
Скорее всего, ум его просто был не способен примениться к некоторым сторонам реальной жизни. Он принадлежал к замкнутому кругу крупной буржуазии, с ее окостенелыми принципами и предрассудками, и не мог не судить обо всем с точки зрения этих принципов и предрассудков.
