прошу любить и жаловать. Помогать. Не обижать. Они не просто бойцы. Они — наши соратники и друзья. После проверки на задании мы увидим, чего они стоят, как разведчики. Будем надеяться, что ребята нам подойдут и не подведут в трудную минуту.
Обращаясь уже к новеньким, Радист продолжил:
— Сегодня на задание вы не пойдете. В основном из-за того, что пока не получили оружие. А безоружными вы там, — он мотнул головой в сторону передовой, как понял Стрелок, — не нужны. Сами понимаете. Поэтому сейчас пройдете к старшине. Он в курсе. Получите у него оружие. Осмотрите его. Если нужно, почистите. Сдадите старшине или дневальному. И отдыхайте. Набирайтесь, как говорится, сил. Осваивайтесь. Привыкайте. Все понятно?
— Так точно.
— Тогда исполняйте приказ! Шагом марш в казарму!
Разведчики молча отошли от строя и остановились. Они видели, как командир повернул строй направо и повел взвод к воротам. Куда они пошли, с каким заданием, надолго ли, новички не знали.
Окошко для получения оружия из оружейной комнаты располагалось рядом с тумбочкой дневального. Это Стрелок определил, как только впервые попал в казарму. А позже видел, как через это окошко разведчики, которые сейчас пошли на задание, получали автоматы.
Когда они с Угольков вошли в казарму, то окошко было открыто.
Через него старшина, с довольно интересным позывным Порох, ничего не спрашивая, выдал каждому по автомату Калашникова, сумку или ее еще называют подсумком, три запасных магазина к автомату. А для чистки оружия выдал еще и ветошь в виде фланелевых лоскутов, по шомполу с вишером или протиркой для фиксации ветоши на шомполе, бронзовый ершик, пенал для хранения приспособлений и использования в качестве рукоятки для шомпола и пластмассовую масленку со средством для удаления нагара.
Тут же у тумбочки дневального на приставном столике ребята разобрали автоматы. Оказалось, что они уже тщательно почищены и смазаны. Кто-то хорошо ухаживал за ними раньше. Хотя по всему было видно, что оружие уже не новое, побывавшее в деле.
Заметив, что старшина и дневальный открыто, не таясь, наблюдают за их манипуляциями с оружием, Стрелок спросил у Суслика, который был, по его мнению, уже свой, ведь они даже раньше разговаривали, тогда, как старшину он видел впервые:
— А где ребята, чьи автоматы теперь у нас?
Лицо дневального сразу помрачнело. Стало серьезным.
Старшина вообще отошел от окошка вглубь оружейной комнаты.
Помолчав некоторое время, Суслик пробормотал:
— Их больше уже нет. Такое у нас бывает. Не часто. Но бывает. Детали пока вам лучше не знать.
— Нет, так нет. На нет и суда нет.
— Вот и ладненько. Оружие сдадите старшине в окошко. Получите его, как только поступит приказ. Без приказа никто его вам не выдаст. А я пойду, покурю, пока все тихо. Не против? — Это он обратился к старшине, который снова появился у окошка.
Тот молча кивнул в знак согласия.
Надо сказать, хотя Стрелок в первый раз увидел старшину роты, но догадался о том, что это старшина роты, сразу потому, что только тот, как он понимал, мог находиться в оружейной комнате в такое время.
Да и по внешнему виду Порох разительно отличался от других разведчиков роты. Хотя бы тем, что по возрасту он был гораздо старше всех их, вместе с командирами. В отцы всем годился. Стрелок на первый взгляд, хотя, конечно, в таком случае можно и ошибиться, дал бы ему не меньше пятидесяти лет. И это не только по его лицу, местами покрытому уже морщинами. И не по довольно плотному телосложению, что обязательно помешало бы ему в разведке. Вообще по всему его внешнему виду в целом. Да, и очень уж хорошо он ориентировался в оружейке. Как у себя дома.
Сдав оружие и приспособления старшине через окошко, ребята прошли к своим койкам. Расположились на них уже привычно. Молчали. Как-то, вроде бы, и говорить есть о чем. Но не хочется. И слова нужные не находятся сразу.
Стрелок подумал о тех ребятах, чьи автоматы достались им с Угольком:
«Скорее всего, погибли они, бедолаги. Такое в этой ситуации может случиться с любым из нас. А, может, просто уехали, не выдержав такой жизни на грани фола. А, может и приезжали они только для того, чтобы заработать деньги. Заработали. И уехали. Да, вариантов много. И все они подходят. Как там было на самом деле, узнаем. Только позже. В отношении того, что они погибли, так ведь и меня тоже могут грохнуть. Уже во время первого задания. Но, с учетом того, что на той стороне много нацистов, то хотелось бы напоследок побольше их с собой забрать. А умирать совсем не страшно. Ведь все равно, не сейчас, так позже, но я умру. Не здесь, так в другом месте. Не хотелось бы только мучиться при этом. Хотя и говорят, что человек рождается в муках, в муках живет и в муках умирает. Так вот, хотелось бы еще пожить без мучений».
Тут он вспомнил свою московскую бабушку Татьяну. Кроткую, тихую. Не заметную. И в то же время такую милую и близкую. Когда он был еще совсем пацаном, и жил с нею в Москве, ей уже было много лет. Жизнь у нее была не легкой. Тяжелые испытания выпали на ее долю во время Отечественной войны. Да и в голодные годы после войны. Всю сознательную жизнь трудилась. На ткацкой фабрике, дома. Ни на кого не жаловалась. Принимала все так, как было.
Так вот, не задолго, до их расставания она как — то сказала ему, что уже устала жить. И ничего ее не интересует. Ни радио, ни телевизор. Ни посиделки во дворе с таким же, как она старушками вдовыми.
Он не понял ее. Как это не хотеть жить!? Как можно устать от жизни? В то время он этого не мог понять, осознать.
А бабуля продолжила свою мысль, что и тяжело жить, и больная она совсем. Но, при всем при этом, хотела бы пожить еще не много только для того, чтобы посмотреть, что там будет через десять — пятнадцать лет, как такие малолетки, как он, к тому времени уже повзрослевшие, будут жить в то новое время.
— Не спишь? — неожиданно тихо спросил Уголек.
— Нет еще. А чего ты шепотом?
— Да, как-то не хочется орать. Мне тоже не спиться. О чем думаешь — размышляешь?
— Да, так, о разном, — Мурату вовсе не хотелось делиться своими теперешними мыслями с кем-нибудь, в том числе и с Угольком. И вообще он не был
