Она сказала, что очень расположена к Питеру Хейзу. Сказала, что считает его хорошим другом, очень ему симпатизирует и думает, что он ей тоже симпатизирует. Отношения, их связывающие, не имеют ничего общего с понятием «супружеская неверность». Что касается отношений между ней и мужем, то не прошло и года со дня их свадьбы, как она поняла: брак был ошибкой. Ей, конечно, следовало бы предвидеть это заранее, так как за год до их свадьбы она поступила к Моллою секретаршей и в общем-то догадывалась, что это за человек. Тогда обвинитель изобрел такой заковыристый вопрос: «Вы полагаете, что этого человека следовало убить?», однако Фрейер запротестовал, и этот вопрос заменили на иной: «Что это был за человек?» Фрейер и в данном случае возразил, мотивируя свой протест тем, что закон не позволяет требовать от свидетеля высказывать его собственное мнение, и снова начались бурные дебаты. В ходе следствия выяснилось, что Моллой незаслуженно обвинил жену в супружеской неверности, несколько раз бил ее, оскорблял в присутствии посторонних и ко всему прочему отказался дать развод.
С Питером Хейзом она виделась за три дня до убийства, на новогоднем вечере, и больше не видела его до тех самых пор, пока ее не вызвали в день убийства к следователю. Она говорила с ним по телефону первого и второго января, но подробностей разговоров не помнит, помнит только, что речь шла о каких-то пустяках. Третьего января около половины восьмого вечера ей позвонила подруга и сказала, что у нее есть лишний билет на представление. Когда миссис Моллой вернулась домой около полуночи, в квартире были полицейские и муж с продырявленной головой.
Фрейер не стал подвергать миссис Моллой перекрестному допросу – он обещал Питеру Хейзу, что не будет этого делать.
Вулф, который слушал очень внимательно, фыркнул, но отнюдь не насмешливо.
– А разве не адвокат разрабатывает стратегию и тактику защиты? – поинтересовался он.
– Он самый, когда возможно, – ответил Фрейер. Он уже три четверти часа пересказывал нам показания свидетелей и отвечал на возникающие в связи с этим вопросы, позволив себе за все это время лишь стакан воды, – но только не с моим клиентом. Я ведь говорил вам, что он очень трудный человек. Миссис Моллой была последним свидетелем обвинения. Всего у меня их было пять, но толку от них никакого. Рассказать о них?
– Нет. – Вулф взглянул на стенные часы. До ланча осталось двадцать минут. – Повторяю, я прочитал отчеты в газетах. Мне бы хотелось знать, почему вы решили, что он не виновен?
– Ну, мысль родилась в результате целого ряда наблюдений. Я наблюдал выражение его лица, тон его голоса, его реакцию на мои вопросы и предположения, а также анализировал его вопросы, хотя они и были редкими. Но не в том главное. Главное состоит в том, что уже во время нашей первой беседы, на следующий день после ареста у меня сложилось впечатление, будто он отказывается отвечать на вопросы из-за того, что хочет оградить миссис Моллой то ли от обвинений в убийстве, то ли от всяческих осложнений или же просто от каких бы то ни было забот. Во время второй нашей беседы я добился кое-каких успехов. Я сказал ему, что адвокату в общении с его клиентом дано привилегированное право не разглашать тайну, и что если он и впредь будет утаивать от меня жизненно важную информацию, я от этого дела откажусь. Он спросил, что произойдет в случае, если я откажусь от дела, а он не захочет брать другого защитника, я ответил, что суд сам назначит ему защитника, потому что во время процесса его не могут оставить без защиты. Он спросил у меня, будет ли все, о чем мы с ним станем говорить, фигурировать на процессе, я сказал, что будет фигурировать только то, на что я получу его согласие.
Стакан был снова наполнен водой, и Фрейер отпил из него небольшой глоток.
– Вот тут-то он мне и рассказал кое-что. В частности то, что вечером третьего января был у себя дома один и едва включил радио, чтобы послушать девятичасовые новости, как раздался телефонный звонок. Он снял трубку, и мужской голос сказал: «Пит Хейз? Это говорит друг. Я только что от Моллоев. Майк затевает новые побои. Ты меня слышишь?» Он ответил, что слышит, и хотел кое-что спросить, но в трубке раздались гудки. Он схватил пальто и шляпу, выскочил на улицу, поймал такси, примчался к дому, открыл входную дверь своим ключом, поднялся на лифте на пятый этаж, и увидев, что дверь в квартиру Моллоев распахнута настежь, вошел. Моллой лежал на полу. Он прошелся по всем комнатам, но там никого не оказалось. Тогда он подошел к Моллою и понял, что тот мертв. В пятнадцати футах от тела на стуле возле стены лежал пистолет. Он взял его и положил в карман, а сам стал осматривать квартиру в поисках каких-нибудь улик, как вдруг в прихожей раздались шаги. Сперва он решил спрятаться, потом передумал и направился к двери, и тут вошел полицейский. Вот что он мне рассказал. Мне первому. Разумеется, я мог бы отыскать это самое такси, но вряд ли стоило тратиться. Ведь все могло оказаться именно так, как он говорит, с той лишь разницей, что Моллой был жив, когда он приехал на квартиру.
– Не думаю, что такой рассказ убедил вас в невиновности парня, – заметил Вулф.
– Не в рассказе дело. Я пришел к своему убеждению, задавая ему кое-какие косвенные вопросы. Я спросил, откуда у него ключ от подъезда дома, и он сказал, что, провожая миссис Моллой в тот новогодний вечер домой, взял у нее ключ, чтобы отомкнуть дверь, и по рассеянности забыл его ей вернуть. Не исключено, что и солгал.
– Это несущественно. Наша задача – раскрыть убийство, а не любовную интригу. Продолжайте.
– Я сказал ему, что его глубокая привязанность к миссис Моллой видна, как говорится невооруженным взглядом, а также и то, что он во что бы то ни стало пытается ее выгородить. Тот факт, что он бросился ей на выручку, когда позвонил неизвестный, спрятал в карман оружие, отказался давать показания полиции – подобные детали дают сильные основания предполагать, что он подозревает миссис Моллой в убийстве собственного мужа. Он не стал этого отрицать, но и подтверждать тоже, и я понял, что попал в точку. В том случае, разумеется, если он сам не убивал Моллоя. Я дал ему также понять, что его отказ обсуждать случившееся даже с собственным защитником был понятен до тех пор, пока не стала ясна полная непричастность миссис Моллой к убийству, поэтому теперь я жду от него откровенного сотрудничества. Я заверил его, что «дама сердца» абсолютно вне всякого подозрения, ведь женщина и двое мужчин, с которыми она была в театре, показали, что миссис Моллой весь вечер не отходила от них ни на шаг. У меня оказалась с собой газета, в которой говорилось об этом, и я дал ему прочитать. Он вдруг весь затрясся и стал просить Бога благословить меня. Я смиренно заметил, что в настоящий момент это самое благословение гораздо нужнее ему.
Фрейер прокашлялся и отхлебнул из стакана.
– Тогда он прочитал газету снова, на этот раз внимательней, и выражение его лица изменилось. Он сказал, что женщина и оба мужчины – давнишние и близкие друзья миссис Моллой и что они ради нее готовы на все. Так что если она и отлучалась из театра, они ее не выдадут. Я не уловил никакого смысла в этой его фразе, разве только то, что он сам к убийству не причастен. Думаю, она вырвалась у него случайно – ведь тем самым он подвергал сомнению алиби миссис Моллой, которое можно подвергнуть более тщательной проверке и, окажись оно сфабрикованным, эта женщина поменялась бы с моим клиентом местами. Поэтому я сделал вывод, что у него не все в порядке с логикой.
