в театре со временем невеста Глазкина перестала появляться. Выходит, жених запретил ей эксперименты на подмостках. Запретил… Но, как говорится, запретил одно, она другие увеселения найдёт…»
— Василий Петрович, я вас провожу, — перебил ему мысли вертящийся подле Иорин.
— А где Константин Михеич? — оглянулся Странников. — Что-то не видать его?
— Так они вон… С Павлом Тимофеевичем Глазкиным секретничают.
— С Павлушкой?
— Отделились. Вы на крылечке размечтались, они и раскланялись.
— Раскланялись?
— Расцеловались.
— Ну раз так…
— Я вас тоже окликал, задумались вы.
— Да воздух-то какой! — нашёлся он, отвернулся от Иорина, да и от прокурора со Стрельниковым. — Воздух какой! А, Игорёк? Засмотрелся я на небо звёздное, а они, значит…
— Торопился Павел Тимофеевич. Он, по всей очевидности, пригласил Константина Михеевича ещё в какое-то заведение?
— Это проказник-то наш? Жених?
— Он.
— Что за бред ты несёшь!
— Я краешком уха слышал, будто звал он Константина Михеевича квартирки Тамары Павловны проведать.
— Александровой? Проститутки этой?
— И про квартирку Мерзининой был разговор.
— Вот как! Притонов им захотелось!
— Дело вкуса, Василий Петрович, — изобразил улыбку Иорин. — Они ведь высокие материи взялись обсуждать.
— Материи? Это ж на какие высокие материи их понесло, голубчик? Мало им Татьяна Андреевна угождала?
— Госпожу Домонтович, извиняюсь, упоминали.
— Кого-кого? — Странников аж приостановился.
С помощью Иорина он минутой раньше сошёл с крыльца, и теперь они шествовали вдоль улицы, направляясь к портовому саду, недалеко от которого проживал секретарь губкома.
— Может, я и ослышался, но они про нездешнюю дамочку вели разговор, — не сдавался Иорин. — У них в Саратове общие корни, земляки они, оказывается.
— Вот даже как! — крякнул Странников. — Везёт стряпчему. Сам Стрельников в земляках оказался. Ценней знакомства не найти! Ну, держись теперь, Константин Михееич! То-то Павлушка рвался до него. Теперь не успокоится, пока не выпотрошит наизнанку.
— Так вам он и обязан…
— Мне? Зря ты, Игорёк. Язык у тебя, гляжу, длинный…
— Да я не в этом смысле, Василий Петрович! — Изменилось лицо лизоблюда. — Я в смысле…
— А я в том самом смысле! — посуровел Странников. — Я не посмотрю, что Мария моя тебе покровительствует. Ишь примостился! Чем берёшь старушек?
— Да какая же она старушка, Василий Петрович! Дама бальзаковского возраста ваша супруга!
— Поговори… бабий угодник!
— Да я, Василий Петрович, и ни мыслишки какой!..
— Чего?! В три шеи погоню! Забыл, кто перед тобой? Перед тобой ответственный секретарь губкома! Щенок!..
— Василий Петрович!..
— Язык-то прищеми, а то сам прижгу. А дамочку ту как они именовали?
— Александрой! Александрой Михайловной, кажется.
— «Кажется», — передразнил Странников и усмехнулся, успокоившись. — В мире одна Александра Домонтович была. И имя её…
— Умерла?
— Стыдно, молодой человек! Не знать таких женщин!.. Замуж вышла! И зваться стала Коллонтай Александрой Михайловной. Первая и единственная в правительстве Советской России! Валькирия революции! Вот как прозвали её наши враги… Впрочем, и друзья. И она это заслужила. Нарком призрения! Женсовет в государстве создала!
— Что-то друзья наши про неё в другом смысле упоминали, Василий Петрович, — ехидно ухмыльнулся Иорин, заботливо беря Странникова под локоток, и они не спеша проследовали дальше. — Интересовали их, я бы сказал, совсем иные её увлечения.
— Мужики, что ли?
— Как сказать… Не то чтобы…
— Эх ты, лягушачья душа! И мнения своего боишься. А вот Александру Михайловну это не пугает. — Он задумался, напряг память, но сказывалось выпитое спиртное. — Вполне возможно. Увлекались ею великие мужи, и она увлекалась.
— Они её сравнивали с нашей Венокуровой. Тоже женсоветом руководит.
— Ну-ну! — пригрозил Странников, выдернул руку, поводил большим пальцем под носом спутника. — Опять зарываешься! Не позволю!
— А я и не заикался, Василий Петрович, — уже смелее не уступал тот. — Куда нам? Катерина Сергеевна Венокурова — сущий ангел против того, что Павел Тимофеевич насчёт Валькирии той размышлял.
— Давай выкладывай всё как есть, — споткнулся Странников, но Иорин его удержал. — Выкладывай, выкладывай. Не бойся.
— Про эрос у них разговоры велись.
— Про эрос? Ты не перепутал ничего? — снова споткнулся Странников, ноги его заметно заплетались, да и языком он стал владеть хуже, с трудом собирая фразы. — Эрос? Это же бог любви, болван.
— Знамо дело.
— Так что же шепчешь на ухо? Никакой крамолы не нахожу.
— С Эросом они Валькирию и упоминали.
— Глупости какие-то!
— Могу поклясться!
— Глупости молодости, я хотел сказать, — приостановился Странников, неведомой силой его привалило к забору, и лёгкий Иорин не смог с ним справиться: ни оторвать, ни двигаться дальше не получалось.
— Не интересуетесь вы, молодёжь, ничем, — продолжал между тем Странников, делая мудрое выражение лица. — А надо читать и книги, и газеты. Алексея Максимовича, конечно, в первую очередь, но и эту самую Валькирию. Мысли у неё тогда были бурными, потому как сама молода и горяча. Насчёт того самого Эроса пролетарского она, естественно, опережает время. Но насчёт стакана воды — права. Слышал небось её теорию про стакан воды? — Странников упёрся в грудь Иорину. — Слышал, спрашиваю?
— Слышал, как не слышать.
— Врёшь, голубчик, ничего ты не знаешь. Я б этой женщине за одну такую фразу памятник поставил! Это как суметь! Дай-ка, дай-ка мне вспомнить… Мне, мол, в свободном обществе удовлетворить половую потребность как стакан воды выпить! А, каково? Искренно и откровенно. Я — за стакан любви! Ясно тебе?
— Так точно!
— Ты не остри. Думаешь, я пьян?
— Что вы, Василий Петрович!
— То-то! И поверь мне, разбирающемуся в философии человеку, её мысли найдут практическое подтверждение. Будущее за мировым пролетариатом. Любовь должна быть свободной. И отдаваться любви надо легко, словно опрокинуть в себя стакан воды. Вот что она провозгласила!
— Надо почитать, — восхитился Иорин.
— Почитай, почитай, голубчик, — кивнул Странников. — Сам Дыбенко[9] по ней страдает! Кстати, где мы находимся? Почему топчемся на месте? А это что за забор?..
— Выходит, вот с кого наша Венокурова пример берёт! — восхищался Иорин, съедаемый откровением.
— Ты — бестолочь, чтобы разобраться, — бурчал Странников. — Читал бы больше, нежели к Алексеевой-то нырять.
— Так я туда, ежели при вас. А так ни ногой…
— Прошу прощения, господа хорошие! — оборвал их разговор внезапно появившийся мужчина в милицейской форме.
Следовало бы упомянуть, что наблюдал он за ними уже добрых десять — пятнадцать минут, пока не убедился, что состояние обоих не позволит им выбраться из злосчастного закутка в заборе, куда они непонятным образом завалились. Один физически не мог, другой не соображал, как это сделать.
Впрочем, милиционер их нисколько не смутил, а Иорин, наоборот, обрадовался помощнику, поманил его ближе и рукой, и мимикой лица, на мгновение потеряв дар речи от неожиданности.
— Предъявите документы! — не был настроен на мирный лад страж порядка. — Кто такие?
— А ты кто такой? — явно не в силах
