– Джефф! – прозвучал голос, внезапно пронзивший меня до глубины души. Я не слышал его много месяцев. Прошлое сразу встало перед глазами.
– Шэрон! – крикнул я.
Шэрон Грей. Голос, несомненно, ее, живой, раскатистый. Теперь мне стало ясно, почему весь день омрачали туманные воспоминания. За ними маячила девушка (черт ее побери!), маячившая перед глазами в том самом апреле, когда разворачивалось злодейское и изящное дело Салиньи об убийстве.
– Это ты? – спросил голос, чуть задохнувшись.
– Я… Как ты поживаешь? – кричал я, стараясь, чтобы не дрогнул голос.
– Отлично! А…
Последовала короткая пауза, потом мы заговорили одновременно, и пришлось распутывать фразы. Мне стало известно, что ее отец (которого я всегда представлял себе в образе великана-людоеда с дубиной) отправился в какое-то очередное путешествие, а Шэрон приехала в Лондон из Ноттингемшира по пути на юг Франции. Городской дом, которым семья редко пользовалась, был закрыт в это время года, но Шэрон не пожелала останавливаться у друзей, чтоб отец не узнал, что она снова вырвалась на свободу, – по крайней мере, пока он спокойно не доберется до дикой пустыни, – и предпочла пожить день-другой в запертом доме.
Я слушал, почти ничего не понимая. И мысленно видел, как в этот момент она прижимает к губам телефонную трубку, размахивая сигаретой. Шэрон, с янтарными глазами под длинными черными ресницами, то сонными, то встревоженными, оживленными, вопросительными. Шэрон, с легко вспыхивавшим лицом и темно-золотистыми волосами. Шэрон, милая, ласковая, способная пить как матрос и сквернословить не хуже газетчика. Я вспоминал ее мечтательность, ревность, ярость и нежность, наше давнее знакомство в Париже.
– Слушай, Джефф, – говорила она, – ты не мог бы сейчас же приехать… немедленно? Тут такое творится…
…А когда дело Салиньи закончилось, наступила незабываемая лихорадочная неделя в деревушке на Сене, пока ее взбешенный отец нас не выследил и не покончил с безумием. Старый, неведомо чей сын ее буквально волоком уволок. Я получал письма из настоящего плена. Но неделя все равно была! К счастью, Банколен, сколько мог, успешно сбивал отца со следа, радуясь счастливому времяпрепровождению молодых людей.
– …я просто боюсь! Слышала, твой друг Банколен тоже здесь, в Лондоне, и сказала Колетт… Ну что, можешь прийти?
– Конечно! Только шляпу возьму. А в чем дело?
– Не могу по телефону рассказывать. Знаешь адрес?
Она назвала адрес дома на Маунт-стрит. Разговор закончился как-то сумбурно, и мне показалось, что Шэрон крепко выпила.
Только повесив трубку, я ощутил тревожные предчувствия, порожденные одним словом – «Колетт». Это имя произнес Банколен, говоря о таинственной даме Доллингса о женщине, близкой аль-Мульку, должно быть, о его любовнице. Имя распространенное; глупо видеть за ним одну и ту же женщину, глупо думать, что всех нас затягивает в один водоворот…
Безуспешно стараясь выбросить странное совпадение из головы, я быстро рассказал о звонке вышедшему из гостиной Банколену. Он нахмурился и задумался. Из дверей доносился сухой громкий голос Толбота.
– Да, – подтвердил Банколен, – ее зовут Колетт Лаверн. Сейчас, впрочем, возможно, иначе.
– Кто она такая?
– Постойте. – Он взял телефонный справочник. – Шансов мало, хотя аль-Мульк никогда не скупится на своих любовниц… – Страницы замелькали под его пальцами. – Черт возьми! Вот! Один-двадцать два, Маунт-стрит, Мэйфер, один-семь-семь-восемь!
– Шэрон, – заметил я, – живет в соседнем доме.
– Тогда поспешите. Знаете, дело, возможно, пустячное, а может быть, очень важное. Нам известно, что аль-Мульк нынче вечером ехал к Колетт Лаверн. Надо выяснить, доехал или нет. И помалкивайте. Даже Толбот ничего знать не должен… пока.
– Вы из чувства мести взялись за расследование?
– Я предложил пари и хочу его выиграть. Так что идите, и без крайней надобности ничего не рассказывайте. Надеюсь, можно верить, что вы не испортите дело.
Аль-Мульк, Доллингс, женщина в ночном клубе, Шэрон, безжалостно подхваченные и расставленные слепыми божками не в круг, не в определенном порядке, не в затейливом марионеточном танце, а случайно, беспорядочно, словно их кружил некий ревущий вихрь. Всех нас несли бурные воды. Зайдя в гостиную за пальто и за шляпой, я замешкался. Толбот только что замолчал. Наступила столь необычная тишина, что я замер со шляпой в руке. Инспектор вновь щелкал зубами после длинной речи, во время которой он изо всех сил старался не касаться той темы, которая его в первую очередь занимала. Он прокашливался, стоя у стола с виселицей, – плотный, модный, шикарный…
Безусловно, обстановка была странноватая. Яркие янтарные лампы, причудливая резьба под высоким потолком, высунувшаяся темная, коротко стриженная голова Толбота…
– Что с вами, Толбот? – спросил сэр Джон.
Инспектор бросил на него непроницаемый взгляд практика, твердо следующего своим путем.
– Я вам уже говорил, сэр, – начал он, – что за все время пребывания господина аль-Мулька никто здесь не посещал…
– Да?
– А нынче днем кое-кто заходил. – Толбот переступил с ноги на ногу. – Нынче днем кое-кто побывал, – продолжал он. – Точно ничего сказать не могу. Около двух часов зашел некий мужчина, попросил соединить его по телефону с господином аль-Мульком. В вестибюле вечно темно, горит одна лампочка на коммутаторе, поэтому лицо телефонист не разглядел. Мужчина держался в тени, только руки с длинными белыми пальцами лежали на стойке. Он спросил, у себя ли господин аль-Мульк. Телефонист ответил, что тот ушел. Мужчина секунду помешкал, потом попросил передать ему карточку, предупредив, что он за ним вскоре зайдет. – Толбот прервался, прищурив глаза. – Мужчина протянул свою карточку. Телефонист, не взглянув, отложил ее для передачи аль-Мульку. Вскоре его смена кончилась, и визитку никто не вручил. Вот она, сэр.
Инспектор вытащил из блокнота кусочек картона и положил на стол, наблюдая за нашей реакцией. Сэр Джон, бросив быстрый взгляд, отвернулся с неестественно застывшим лицом. Я услышал сухой смешок Банколена.
В желудке у меня возникло тошнотворное ощущение. Вспомнилось обещание незнакомца вскоре зайти за аль-Мульком. На карточке было искусно выгравировано имя:
«Мистер Джек Кетч».
Глава 6
Повесившийся самоубийца
Туман на улице рассеялся, фонари окружали плясавшие яркие нимбы. Пэлл-Мэлл совсем опустела в пронзительном холоде. Вдали на Пикадилли со скрипом пронеслась машина. На углу я поймал проезжавшее такси, нырнул в темноту на заднее сиденье, и мы поехали вверх по Сент-Джеймс-стрит. Джек Кетч, палач, вручил визитную карточку: я считал это самой блестящей деталью творившегося вокруг безумия. Он совсем близко крался в темноте за нами… а может быть, и за Шэрон? В глухой лондонской ночи визгливо пели колеса автомобиля, в темном салоне машины вставали воспоминания, ворочались в душе, причиняя болезненные, но радостные страдания. Такси летело в бледных огнях Пикадилли с резкими гудками в таком же резком холоде. Беркли-стрит, тихий Мэйфер… В Барли на Сене в том апреле стояли белые домики, тянулись белые дороги, по ним скрипели повозки; испытующе поглядывая по сторонам, как колледжские профессора, шествовала достойная процессия гусей… Я мысленно услышал их гогот. На сонных улицах с густыми деревьями, залитыми солнцем, пахло соломой, навозом. Глухо пела река… Я вспоминал крошечный постоялый двор в Барли на Сене с красно-белыми занавесками, шелестевшими на речном ветерке. Шэрон их ловила… Ее глаза, руки, дымок коптившей в сумерках масляной лампы… Страдания, шепот, борьба, перебранки, слишком частая выпивка – все романтично смешивалось под проказливой весенней луной. Я теперь с изумлением понял, что мне нужна Шэрон. Такси свернуло налево через Беркли-сквер. Слегка поблуждав в темном холоде, я нашел дом на чистенькой улице. Такси со скрипом умчалось. Открылась огромная дверь в темный вестибюль, в глубине которого горела приглушенная лампа. Дверь открыла Шэрон. Она казалась еще меньше прежнего. Слабый свет падал на белые плечи, на темно-золотистые волосы с тоненьким белым пробором посередине, но лицо оставалось в тени. Она шагнула на свет, и я задохнулся, видя легкую улыбку, вопросительный взгляд… Услышал собственный голос, бормотавший, по нашему обыкновению, какие-то бессвязные высокомерные фразы, но в душе вскипал гнев, ибо в холле был кто-то еще. Мужчина. Проклятье! Ведь это наша первая встреча! Мужчина. Ну конечно. Видно, она не привыкла спать в одиночестве. Она протянула мне руку. Я на секунду коснулся ее, и что-то в душе моей щелкнуло, встало на место, с которого больше не стронется.
