не все видел, – криво усмехнулся тот.
– Ты про что?
– Пойдем, покажу.
Поманив Бабура за собой, Махмуд стал подниматься по лестнице. Ему вспомнилось, что совсем недавно по этим самым ступеням ступали ноги покойного, и он подумал о том, насколько изменчива, насколько непредсказуема судьба человека. Не зря говорят, что на все воля Аллаха. Человек сам ничего не решает. Он, например, идет к себе в спальню, чтобы забраться под одеяло к своей женщине, а она оказывается мертва, а еще несколько секунд спустя умирает и он, и уже ничего не изменить, не исправить, и человек отправляется туда, где ему воздастся за кратковременное земное существование. И если человек этот не читал при жизни правильные молитвы и не верил в правильного бога, как Махмуд или, скажем, Бабур, то ему не позавидуешь. Какое счастье, что они родились в исламской стране, где чтут Аллаха и его законы!
Войдя в спальню первым, Махмуд скромно отошел в сторону, давая товарищу возможность оценить его работу. Вокруг сидящего у стены трупа образовалась лужа такого цвета, словно здесь разлили бидон гранатового сока.
– Осторожнее, не наступи, – предупредил Махмуд.
– Вижу, не слепой, – проворчал Бабур.
– Подними одеяло.
– Кто там лежит?
– Открой – увидишь.
Бабур неохотно откинул одеяло. Осмотрев женский труп, он заметил:
– Красивая.
– Да, очень, – согласился Махмуд.
– Успела испугаться?
– Немножко.
– Жаль, что пришлось такую красавицу убить.
– Жаль, но меня сейчас не это волнует.
– А что тебя волнует?
– Интересно, откуда она здесь взялась?
– Ну, не по воздуху же прилетела.
– Это я и сам знаю, брат. Но почему она здесь, если этот лысый должен был находиться один? И кто она такая? – Махмуд взобрался на кровать с ногами, чтобы лучше видеть женское тело. – На жену не похожа. Любовница, наверное.
– Сейчас выясним.
Перегнувшись над темно-красной лужей, Бабур завладел дамской сумочкой, валявшейся на тумбочке. Извлеченные оттуда трусики он бросил в лужу. Паспорт полистал и вернул обратно, не разобравшись в незнакомых буквах, отдаленно похожих на арабские. Потом извлек из сумочки целую гору маленьких ярких упаковок и объявил:
– Она была проституткой. Никто ее не хватится.
– Почему ты так решил? – удивился Махмуд.
– Это презервативы, – пояснил Бабур, кидая один пакетик товарищу. – Замужние женщины не пользуются презервативами. Порядочные тоже. Значит, ты прикончил шлюху. Она явилась сюда по вызову.
Махмуду стало немного обидно, что он не догадался первым проверить сумку, тем более что там и деньги нашлись – пересчитав купюры, Бабур сунул их в карман.
– Так нечестно, – заявил Махмуд, чувствуя себя обманутым. – Добычу надо поровну делить.
– Нет.
– Почему это нет?
– Деньги отдадим Али, – сказал Бабур. – Он у нас главный, вот пусть и решает, что с ними делать.
– А нам разве ничего не полагается? – возмутился Махмуд, подразумевая в первую очередь себя, проделавшего основную работу.
– Можешь выбрать себе чистую рубаху. И брюки, если хочешь. Ты ведь хотел новые?
Бабур осмотрелся, нашел стенной шкаф, распахнул створки и принялся рыться внутри. Не торопясь присоединиться к нему, Махмуд сверлил его спину тяжелым взглядом и чувствовал неприязнь к напарнику, распоряжающемуся чужими деньгами как своими. А еще он думал, что надо будет незаметно пошарить по карманам одежды мертвого мужчины и поискать его бумажник. Не для того, чтобы вручить его Али. На этот счет у Махмуда имелись собственные соображения.
Глава третья
Предложение, от которого невозможно отказаться
Алиму Карани, племяннику полевого командира Халика Ардана, пришлось проделать неблизкий путь в Кабул, так как из родного Кандагара самолеты в Джабур не летали. Пятисоткилометровое шоссе пролегало по равнине, вдали от гор. Когда-то оно считалось дорогой смерти, по обочинам которой сотнями стояли сожженные грузовики, бронетехника, бензовозы. Теперь стало спокойнее. На пассажирские автомобили не нападали, и только американцам приходилось ездить по трассе с приведенными в боевую готовность пулеметами.
День выдался нежаркий. Водитель, подрядившийся отвезти Алима, оказался русским, звали его Василием.
– Что, Васил, – спросил Алим, выяснивший, что спутник неплохо владеет афгани, – на родине плохо?
– На родине хорошо, – был ответ, – но нельзя мне туда.
– Почему?
– Рад бы в рай, да грехи не пускают. Слыхал такую поговорку?
– Нет.
– Короче, воевал я у вас… – Василий бросил изучающий взгляд на Алима, проверяя, как тот отреагирует. Не заметив выражения ненависти на его лице, продолжил: – Когда домой вернулся, там перестройка шла полным ходом.
– Гор-бат-чефф… Гласт-ност… Понимаю.
– Ничего ты не понимаешь. Все кувырком пошло. Голод, разруха, рэкетиры. Вот я к ним и прибился. К бандитам. А чего еще мне было делать? Пацаном в армию забрали, воевать научили, а другой профессии не дали.
– Понимаю, – повторил Алим, который действительно слышал подобных историй немало, правда рассказанных его соотечественниками.
– В общем, – закончил Василий, – наворотил я дома таких дел, что обратно мне никак нельзя. Вот и решил податься в Афган. А что? Язык знаю, климат мне подходит, даже связи кое-какие остались. – Оторвав одну руку от баранки, он показал на каменистую равнину, расстилающуюся справа: – Вот здесь ваши меня чуть не убили. Но я не в претензии. Время было такое.
– Здесь? – удивился Алим, вглядываясь в абсолютно пустынную местность, такую же однообразную и неприметную, как десять километров сзади… двадцать… тридцать…
– Не возражаешь, если я тормозну на минутку? – кивнув, спросил Василий.
– Но не больше. У меня самолет.
– Я мигом.
Выйдя из латаной-перелатаной «Тойоты», Василий приложил ладонь к бровям, чтобы низкое еще солнце не слепило глаза. Тогда тоже было утро. Рассвет. На дороге стояли два дымящихся «БТР-60», зеленая краска на которых успела полопаться и покрыться копотью. Возле зазубренных краев пробоин металл оплавился, башни были сорваны и валялись в придорожной канаве.
Василий и радист Паша-Мухобой лежали среди камней. Они забрали с собой ручной пулемет и три «калаша», но патронов было в обрез, а на подмогу они не рассчитывали. Дорога смерти. Многие тут погибли ни за грош. «Духи» редко пропускали колонны без боя. Минировали дорогу, обстреливали машины из гранатометов. Но теперь всего этого больше не будет. И всего этого стало вдруг невыносимо жаль.
«Я бы до старости согласился воевать, – сказал Василий, осторожно выглядывая из-за камня.
