Она, резко подцепив мое запястье, тащит меня на кухню, достает с верхней полки два бокала для винных напитков.
— Лен, что ты делаешь? — спрашиваю я, падая на стул.
— А сама как думаешь? — Вынимает из нижнего кухонного ящика бутылку вина и принимается заполнять им бокалы.
— Я не буду пить. — Я категорически настроена на этот счет. С тех пор, как умер Андрей, я не взяла в рот ни капли спиртного. Это психологический барьер, который огромной стеной стоит передо мной. И он мне даже на пользу.
— По одному бокалу можно.
— И с каких пор ты позволяешь себе бокал вина?
— С тобой и не на такое пойдешь. — Она забирается и усаживается на кухонный островок. — Ты даже не представляешь, что я пережила, пока ты была в коме. Маме твоей сказать я не могла. Она бы это точно не выдержала. — Она делает глоток вина. — Алекс, постарайся жить, пожалуйста. Если не ради себя, то ради нее… Черт, она не заслуживает того, чтоб ее обманывали. А мы с тобой соврали. Я соврала. Потому что боялась за нее, боялась за тебя. Вдруг с тобой случилось бы худшее. Как бы я тогда смотрела в глаза твоей матери? Как подумаю, дрожь по всему телу. — Она передергивает плечи и, сделав еще два больших глотка, опустошает бокал.
Я понимаю её. Правда, понимаю. Ей пришлось нелегко справляться со всем случившимся одной. Ну ладно, не одной, а с ее ненаглядным Женечкой. Но всё равно — без возможности рассказать, поделиться с горем с родным человеком, с родной сестрой.
— Прости, — поджав губы, говорю я. — Прости, что тебе пришлось отдуваться за нас обоих. Я понимаю, нелегко врать маме.
— Ты не виновата, — небрежно отмахивается она, держа в пальцах пустой бокал. И после паузы вдруг продолжает: — Знаешь, а мы ведь обязаны рассказать ей.
— Нет, не надо, — хмуро возражаю я. — Всё же обошлось. Ей не обязательно знать об этом.
Она задумчиво застывает на несколько секунд, берет второй бокал и протягивает мне.
— Будешь?
Отрицательно качаю головой.
— Ну тогда выпью я, — и она залпом выпивает содержимое. Ого. — А рассказать мы все равно должны. И будет лучше, если это сделаешь ты. Так ей будет легче принять этот факт. Ты поговоришь с ней, она удостоверится, что с тобой всё в порядке, тогда, возможно, она поймет и простит нас обеих. Хотя… может, это и не совсем удачная идея.
— Согласна. Давай просто сохраним это в тайне.
— Нет, я не об этом. — Лена сосредоточенно изучает бутылку вина. — Думаю, нам с тобой вместе необходимо сообщить эту новость. И тебе предстоит решить, когда? Вижу, сейчас ты не готова. Ты и к жизни-то не готова. Как определишься с временем, скажешь мне, договорились? — Она переводит серьезный взгляд на меня.
В моей голове звучит знакомый сигнал оповещения о здравости ее суждений. Она как всегда права. Но знать бы, когда придет это время. Время, когда вновь внутри зажжется та самая крохотная искорка жизни, которая заставит меня улыбнуться, которая послужит началом моей новой жизни. А пока… чувствую себя на перепутье дорог: когда будущее еще неизвестно, а прошлое уже не имеет значения.
И мама, естественно, должна знать обо всём, что происходит с её дочерью.
— Хорошо, — помедлив, соглашаюсь я.
— Ну и славно. Рада, что мы это обсудили. Как гора с плеч. — Внезапно, как по щелчку пальцев, её грустное настроение сменяется на сумасшедший позитив, и она спрыгивает со стола. — Ну что, готова к своей новой жизни? Как насчет шоппинга?
Так хочется ей сказать, что мне это уже не интересно, но расстраивать ее я не стану. Господи, какая-то малость — пройтись с тетушкой по магазинам. Привычное дело. Но в прошлом, причем в крайне далеком, будто в прошлой жизни я была той невыносимой модницей, обожающей красивую одежду. А сейчас я другая. Так странно. Вчера ты любила это, а сегодня уже не любишь. Жаль, что с людьми всё обстоит иначе. Их сложнее разлюбить и выбросить из сердца. И зачем я только вспомнила? Я же только недавно запретила себе о нем думать. Сумела заблокировать чувства, запечатать их в темный уголок сознания. И опять, на тебе — память на блюдечке выдает мне его, мол, вот, пожалуйста, ваш заказ, может, повторить? Ненавижу. Что я за безвольное существо-то такое? Всё, Алекс, блокируй всё к чертям собачьим. На всё плевать. Мне на всё глубоко плевать.
Только вот почему порой я просыпаюсь среди глубокой ночи в слезах и не могу остановить рвущийся из глубинных недр моей сущности потоп, бессмысленный и нескончаемый, разрывающий нутро? А днем со мной всё хорошо, и этой боли я не ощущаю…
Когда мы приближаемся уже к четвертому бутику, к отделу нижнего белья, в глаза бросается черный кружевной набор, копия моего. Черт! Именно это слово мне захотелось крикнуть на весь этаж. Злой рок испытывает мое терпение. Если бы знала, не сунулась бы сюда, обошла бы в радиусе ста метров. Зачем? Зачем всё вокруг так старается напоминать мне обо всём, что с ним связано. Это нечестно. Жизнь, ты играешь не по правилам. Я давно закрыла эту страницу, мне должно быть абсолютно всё равно.
— Ты что там стоишь? Не хочешь присмотреть себе что-нибудь? — удивленно смотрит на меня, застывшую на входе. Я и не заметила, как остановилась у стеклянной витрины перед манекеном с "моим" кружевным бельем.
— Нет, у меня всё есть, — раздраженно отзываюсь я. — Еще одно мне ни к чему. Но тебе, если хочешь, давай подберем.
— По правде говоря, я привела тебя сюда не за тем, чтобы выбрать мне белье.
— Интересно, зачем тогда мы здесь?
— Ты будешь здесь работать.
— Что?
У меня чуть челюсть не отвисла от услышанного.
— Да, тут работает моя знакомая, и я ее попросила устроить тебя продавцом-консультантом на месяц.
— Скажи, что это шутка, — мрачно говорю я.
— Я не шучу, тебе нужна смена обстановки.
— Но не такая же кардинальная, Лен. Я не стану здесь работать.
— Еще как станешь. Иначе сегодня же возвращаешься домой, тебе ясно?
— Ты меня вконец добить хочешь?
— Алекс, ты и так отказалась от реабилитации, — с горькой досадой произносит она. — Заставить тебя я не могу… Месяц, Алекс, всего-навсего один месяц.
— Допустим, а что потом?
— Вернешься домой.
— То есть мне в любом случае придется вернуться? Ну уж нет, Лен, и работать здесь ты меня всё равно не заставишь.
— Тогда остается один выход — билет на самолет и вперед домой, — твердо и безапелляционно.
— Лен, это жестоко.
— А с тобой иначе никак. Посмотри на себя. Как завядший цветок. Сама себя не польешь, вот и приходится помогать. Поливать, так сказать, прям в корень, чтоб без колебаний встала и расправилась пуще прежнего.
— Я не цветок, Лен. Я человек. И я чувствую, что еще чуть-чуть и сорвусь, — надтреснутым голосом бросаю я ей в лицо. — Меня доконала эта чертова никчемная жизнь. Я не хочу, понимаешь? Я ничего не хочу, и знаешь, как это пугает?! Ты думаешь, ты одна всё понимаешь и во всём разбираешься? Нет, Лен! Мне больно и одновременно всё равно, я напугана и в то же время мне плевать на всё! Знаешь, что пугает больше всего? Мысль, что мне больше нет смысла жить. Я не хочу жить. Ты это понимаешь?! — я перехожу на глухой крик, переходящий в истеричный плач. И рядом стоящие смотрят на меня, как на сумасшедшую. Может, так оно и есть, и я сошла с ума. Или это сказываются последствия травмы. Проклятый посттравматический стресс, будь он неладен!
