казалось. А ведь всего несколько дней назад я о ней вообще ничего не думал.
*
На другой день у Вики не было уроков, и я целое «окно» проболтал со Светланой, которая проверяла в учительской дневники. Сначала мы говорили о всякой всячине, но потом я не удержался и выдал свою тайну. Впрочем, меня никто не обязывал ее хранить.
— Если б вы знали, где я был вчера вечером!
— Где же?
— Догадайтесь.
— У нас в городе вечером можно быть только в трех местах — дома, в кино или в ресторане, но последнее не для учителей.
— Я был у Виктории Дмитриевны.
Изумление Светланы выглядело неподдельным.
— Только это секрет.
— Ого!
— Да нет! Ничего такого… Она пригласила меня на день рождения.
— И, по-вашему, в этом нет ничего такого?
— Конечно, нет. Даже наоборот.
И я рассказал про майора.
— Николай Сергеевич, вы плохо знаете женщин. Уверена, что все обстоит не так просто.
— Во всяком случае соперничать я не собираюсь!
На этот раз она не стала меня подзадоривать.
— Ну что ж, вам виднее. — И добавила шутливо: — А я-то уж испугалась, что вы нашу хату совсем забудете!..
По воскресеньям я обычно ходил в баню, писал домой письма и валялся на кровати с книжкой. Но в это воскресенье случилось неожиданное: перестал идти дождь, и даже появилось совсем забытое солнце — холодное, желтое, незнакомое. Потянуло морозцем, и я решил, что в такую погоду не стоит тратить час или два на сидение в очереди в душном предбаннике, и отправился побродить в город, то есть на вымощенную булыжником «стометровку» между вокзалом и Домом Советов, туда, где находились магазины, кино и тот самый противопоказанный учителям ресторан, о котором говорила Светлана.
Народу на «стометровке» было невпроворот. И плюшевые кофты с цветастыми платками, и городские пальто с подбитыми ватой высокими плечами, и даже несколько залетных матросских бушлатов, чьи владельцы нарочито небрежно поглядывали на плюшевых красавиц, застенчиво поплевывающих семечками… Возле кино толкались особенно энергично и бесполезно. Зал был маленький, а кассирша, тетя Фрося, то и дело закрывала окошко, чтобы снабдить билетами с черного хода знакомых или незнакомых с записками.
Попадались и мои ученики. Один из них, по фамилии Бандура, в сапогах гармошкой, быстро сунул в рукав папироску и поздоровался со мной с вежливой ухмылочкой. Наверно, нужно было остановиться и заставить его выбросить окурок, но мне показалось наивным делать замечание этому рослому парню, и я пошел дальше.
Вообще, я был настроен снисходительно и сам был не прочь нарушить какие-нибудь запреты. Возможность для этого открывалась только одна — зайти в ресторан. Правда, дома меня ждал обед, но нельзя же каждый день есть за одним и тем же столом, покрытым синей клеенкой.
Я толкнул открывающиеся на обе стороны двери. В зале было накурено и неуютно. Фикусы в дальнем углу повисли пожелтевшими листьями. Не видно было и свободного места.
Однако оно нашлось. Совсем рядом, и я не видел его только потому, что смотрел вперед.
— Коля, прошу к нашему шалашу! — услышал я знакомый голос.
Если б я знал, что встречу майора, то наверняка бы не зашел в ресторан. Покоробило меня и это небрежное «Коля». Но не откликнуться было невозможно. Я подошел к столику.
Алексей сидел с двумя офицерами — лейтенантом и капитаном. Они обедали по-праздничному, на столе стоял графин с водкой. Четвертое место было свободно.
— Присаживайтесь! Ксаночка вас мигом обслужит.
Я присел, а майор перевернул чистый стакан и щедро плеснул в него из графина. Я не удерживал его.
— За хороших знакомых! Николай Сергеевич — учитель, — пояснил он офицерам. — Мы с ним старые друзья.
Выглядел Алексей не так, как у Виктории. Правда, щеки его были так же гладко выбриты, но глаза смотрели без подчеркнутой сдержанности. Может быть, потому, что он уже выпил, а может, просто чувствовал себя свободнее здесь, в мужской компании.
Мы чокнулись, и водка, задержавшись во рту, вызвала у меня легкую тошноту. Но я смог все-таки не торопясь отломить корку хлеба и поднести ее к носу с видом привычного человека.
— Так вы учитель? — переспросил лейтенант.
Он был совсем молодым, видно, только что из училища и наверняка окончил его с отличием. У него были румяные, с золотистым пушком, щеки и крепкие руки со следами машинного масла под коротко остриженными ногтями.
— Я тоже хотел стать учителем, но вот не получилось…
— Ну и что из этого? — возразил капитан. — Каждый офицер — это педагог.
Капитан был лысоватым, выглядел старше майора, ел он не спеша и говорил уверенно, со знанием дела.
— Это верно, конечно, — улыбнулся лейтенант застенчиво. — Но, знаете, служба отнимает массу времени. Даже почитать некогда.
— Ничего ты не потерял, по-моему, — заметил капитан. — Выдумывают много писатели эти!
— Так и нужно, — сказал майор почти серьезно, только чуть-чуть сузив глаза в улыбке. — Книги для воспитания пишут. Чтобы показать, какой жизнь должна быть, какими люди…
Я и сам так временами думал, но возразил:
— Вот здесь я с вами совершенно не согласен.
— Почему же?
— Потому что настоящий писатель показывает настоящую жизнь.
— Но это же совсем неинтересно. И даже непедагогично. Вот написать, как вы водку пьете, и получится вредная для учеников книга.
Он еще подсмеивался надо мной!
— Можно написать и другое. О вас, скажем, о вашем подвиге! — отбил я мяч.
Конечно, это был запрещенный прием. Есть вещи, которыми не шутят, и он мог просто щелкнуть меня по носу за такой выпад, но не стал этого делать.
— Обо мне неинтересно.
Теперь я спросил почему.
— Не я первый, не я последний…
Ксаночка, молоденькая официантка с брезгливо опушенной нижней губкой, принесла борщ. Капитан разлил водку, и мы выпили еще по одной. Я почувствовал себя увереннее.
— Когда мы с вами встречались в последний раз, вы, по-моему, рассказывали интересно.
Конечно же, он не хотел, чтобы здесь говорили о Виктории:
— Не помню что-то.
— Может быть, я ошибся… Откровенно говоря, мне не хотелось ни ссориться, ни изображать дружелюбие.
Официантка поставила на стол шницель.
— Я вас попрошу, посчитайте сразу, пожалуйста.
Она наморщила низкий лобик и стала выписывать цифры огрызком карандаша.
— Куда вы так спешите? — спросил лейтенант.
Мы перебросились всего парой слов, но я проникся к нему симпатией. Возможно, и он не знает, как ему быть завтра. Не все же уживаются в армии, особенно с такими голубыми глазами. Им явно не хватает стального отлива.
— Так, дела… К урокам готовиться нужно…
Рука у него оказалась твердой: он сжал мою с дружеской неловкостью.
На улице еще больше посвежело,
