какой-то Майкл. Но она увидела его один раз пьяным и моментально разлюбила. Очень напугал он её свои буйным нравом. Ну, тут я немного расслабился – парень в прошлом – это лучше, чем парень в настоящем. Пить я не собирался. Как хотелось думать, что с Энни у нас будут не только отношения сиделки и пациента. В будущем, конечно. Пока такой слабак, как я, мог быть только пациентом.
Потом Энни смеялась над ответами шута Оливии. Мне нравился её нежный тихий смех. Она выпила воды и вдруг заявила, что книга ей не очень нравится – в ней нет картинок. Энни предложила мне что-нибудь нарисовать. Я согласился. Взял бумагу и уголь и сделал наброски. Виола и Себастьян – близнецы. Я вспомнил, как Виола поправляла прическу у витрины магазина, и нарисовал её, но в мужской одежде. Рядом с ней я поставил парня, похожего на неё, но чуть выше ростом. Энни заметила моё сходство с парнем.
– Ой, Вилли, ты рисуешь себя?
Я сделал вид, что удивлен. «Пусть думает, что это случайность», – подумал я и отдал набросок Энни:
– Буду делать по одному рисунку в день.
Пит принёс ужин и сказал, что Энни слишком громко смеётся. В его голосе слышалась ревность. Впервые за время болезни у меня появился аппетит. Энни порадовалась, что я съел всё без остатка, и дала мне лекарства. Поздно вечером пришёл врач. Он долго меня осматривал, щупал, слушал через трубочку дыхание и наконец сказал, что через пару дней от простуды не останется и следа. Когда доктор ушёл, мы с Энни вернулись к Шекспиру. Решили читать по очереди, чтобы сегодня же закончить. В глубине души я жалел, что выздоравливаю и не смогу часто видеться с Энни.
Как же было легко общаться с ней! Обсуждать приключения близнецов, всю эту путаницу. Я смеялся над обиженным Мальволио, а Энни жалела его. Говорила, что он не очень умен и слишком горд, он не понимает, что его разыгрывают. Нам, мол, смешно, но ему-то нет. Добрая душа.
Когда мы закончили читать, я спросил Энни, какое место в пьесе ей понравилось больше всего? "Тайное венчание Себастьяна и Оливии", – шепнула она и покраснела. Я, конечно, не был в восторге от этой поспешной сцены. Будто Шекспир писал её не дольше минуты. Ни юмора, ни мудрости особой, лишь чувства бьют фонтаном. Я быстро нашел нужную страницу и прочитал: "Чтоб наконец нашла успокоенье ревнивая, тревожная душа". Энни улыбнулась и продолжила словами Себасьяна: "Да, я готов произнести обет и быть вам верным до скончанья лет».
– Ой, это слова парня, а я читаю. – Глаза Энни сияли.
Милое романтичное создание! Мне так хотелось её оберегать. Но как, если я сам в плену, и это она спасла меня от смерти. Я взял из ее рук книгу, и наши пальцы соприкоснулись. Энни покраснела. Возможно, я тоже, но на её бледном лице это было виднее. Говоря про сцену венчания, мы поняли друг друга – это были слова о нас. Я взял руку Энни и погладил, запоминая нежную кожу, тепло ладони, медное колечко, царапину на большом пальце. Я поднёс ладонь Энни к губам и стал целовать. Энни испугалась, но не отдёрнула руку, а закрыла глаза и прошептала: " Вилли…". А я смотрел на лицо ангела. Еще секунда сомнений, и я целовал это божественное лицо, дивный большой лоб, длинную шею, пахнущую кислым молоком. И всё во мне менялось. Трепет юнца стал восторгом мужчины. Смущение —желанием обладать этой женщиной. Я коснулся груди Энни, и вокруг стало еще темнее. Горела всего одна свеча. Я думал, что сойду с ума.
Но тут раздался шум у двери. Пит!
Мы резко отдалились друг от друга. Энни зарделась, поспешно закрыла грудь платком и вскочила.
– Пит, я уже иду. Мы дочитали книгу, – крикнула она.
Я чувствовал, что она смущена и не знает, что сказать. Я выдавил только:
– До завтра!
«Любимая» так и не смог произнести. Дурак!
Глава 15
«Энни, Энни, – повторял я и глупо улыбался. – Нежный ангел». Мне безумно хотелось увидеть её и поблагодарить за заботу. Без неё я бы точно умер. Мне пришло в голову нарисовать Энни брошь, вроде той, что миссис Бернадетти подарила Мэри. Но я совершенно не помнил, как тогда изобразил украшение на портрете служанки. Я выбрал самый маленький холст и принялся рисовать. Сразу кистью. Провёл несколько линий умброй, и получился пол. Деревянный пол, на котором я стоял, – фон картины. И снова музыка звучала в голове. Я не знал, была ли это мелодия моей любви к Энни, или тот самый поток, несущий меня к волшебному рисованию.
На холсте появлялась роза. Довольно крупная, с алыми, розовыми и бордовыми прожилками. Странно, я ведь не люблю красный в живописи, а тут мне удалось передать все его оттенки – от светлого к темному. И роза получилась как живая. Нежная, как музыка. Живо нарисовалась, говоря словами Бернадетти.
Я добавил теней на полу. Роза стала еще объемнее. Неужели я сегодня лучше мастера написал розу? Вопрос меня смутил. Какой я наглый! Но ведь я могу быть откровенным с самим собой и думать о чём хочу, не ругая себя за это. Снова в голове зазвучала та же мелодия, и я стал прорисовывать задний план. Провозился незнамо сколько. Злился на себя – там ведь очень темно, ничего толком не видно, но продолжал рисовать пока музыка в голове не стихла. Обессиленный я уронил кисть, упал на матрас и заснул.
Проспал до завтрака. Разбудило меня тихое шуршание. Сработало! На полу лежала живая роза – копия той, что нарисована на холсте. Я стал колотить кулаками в дверь:
– Пит! Позови Энни! Скорее! Она мне нужна!
– Она сейчас принесёт еду, – испуганно ответил Пит.
Через минуту Энни стояла в дверях с корзинкой. Я смущенно попросил Пита оставить нас на пару минут.
Пит улыбнулся и исчез, а я поднял розу и протянул её Энни:
– Смотри. Я нарисовал этот цветок для тебя. Спасибо, что спасла меня.
– Вилли, она очень красивая. Мне никогда не дарили таких цветов. Поставлю её в воду. А картину ты можешь мне подарить? Там роза никогда не завянет. Я повешу картину на самое видное место.
– Конечно. Вот.
– Боже, она и тут как живая! Вилли, ты – гениальный художник!
– Спасибо… – потупился я.
