class="p1">— А о чём ты обычно думаешь? — спросила Юля, с интересом глядя на нового знакомого.
— Ну, обычно я сижу вот здесь, на этой лавочке в парке, смотрю на проходящих мимо людей. И пытаюсь угадать, кто они, чем занимаются, что для них важно, а что — нет…
— Интересно, — девушка дотронулась до своих тёмных волос. — А что ты подумал обо мне?
Юра посмотрел в её карие глаза.
— Знаешь, я только сейчас понял. Наверно, я часто ошибаюсь в людях. Лучше ты сама расскажи что-нибудь о себе.
— Хорошо! — рассмеялась Юля. — Но, чур, ты тоже о себе расскажешь!
— Договорились!
Девушка протянула Юре руку.
— Погода отличная. Прогуляемся?
— Давай. Там через пару метров — киоск с мороженым, — ответил парень, взяв девушку за руку.
Разговаривая и весело смеясь, они пошли по аллее осеннего парка, усыпанного жёлтыми листьями.
И всё было в этот день необычно. Как пустая лавка в городском парке.
20 сентября 2008 г.
♪ Paul Oakenfold & Ascension — Someone (Original Vocal Mix)
Живи за двоих
Когда биение сердца того, кто рядом, важнее биения твоего…
Тёмно-синий седан подъехал к зданию школы и остановился. Дженни любила, когда папа отвозил её в школу. Но сегодня настроения не было. Вообще-то чаще бывало, что её отвозила мама. Но сегодня — папа. Маме вчера стало хуже, и её снова положили в больницу. Дженни видела, что папа очень расстроен, хотя и старался вести себя так, будто ничего необычного не произошло. Он это делал, потому что не хотел ещё больше расстраивать дочь. Но она всё и так понимала — немаленькая…
— Завтрак не забыла, милая? — спросил у дочери Нэш.
— Нет, пап. Ничего не забыла. — Девочка не спешила выходить из машины. — Пап?
— Да, милая?
— С мамой всё будет хорошо? Или…
— Конечно, Джен. Конечно, с мамой всё будет хорошо, — торопливо ответил отец.
Дженни немного помолчала. Потом открыла дверь и собралась выйти.
— Солнышко, — окликнул её Нэш, девочка обернулась. — Я сейчас поеду к маме в больницу. Поговорю с врачом, дядей Дэвидом — ты его знаешь. Он скажет, что делать. С мамой всё будет хорошо. Я обещаю.
Джен слабо улыбнулась.
— Передай маме, что я её люблю, — она снова задумалась. — Папа?
— Да, солнце?
— Папа, тебя я тоже люблю.
Нэш улыбнулся.
— И я люблю тебя, милая. Бабушка заберёт тебя после уроков, как обычно. Пока!
— Пока!
Мужчина подождал, пока Дженни зайдёт в школу, а потом, тяжело вздохнув, поехал в больницу.
Зайдя в холл госпиталя ветеранов, Нэш увидел доктора Роджерса, тот разговаривал с медсестрой.
— Доктор Роджерс! Дэвид! — окликнул его Нэш.
— Нэш, доброе утро, — знакомые пожали друг другу руки.
— Ну, как дела у Энджи?
— Пойдём в кабинет, поговорим.
Бывший десантник Нэш Рестон и доктор Роджерс были знакомы не первый год. Неформально последний являлся семейным врачом Рестонов. Мужчинам часто приходилось встречаться по невесёлому поводу: жене Нэша Анджеле всё чаще требовалось лечение в больнице.
— Дэвид, я обеспокоен. Как дела у Энджи? Дженнифер сильно переживает.
— Нэш, — доктор сел за свой стол и достал историю болезни Анджелы. — Одиннадцать лет консервативной терапии. У твоей жены тяжёлый гломерулонефрит с двадцати шести лет.
— Да-да, я это всё знаю, Дэйв, — нетерпеливо перебил Нэш. — У Энджи тяжёлая болезнь почек. В течение двух лет она на диализе. Три года назад ты внёс её в список доноров почки. Знаю. А что нового?
— Нэш, — доктор крепко сцепил пальцы в «замок». — Энджи хуже. Болезнь прогрессирует. Скоро потребуется проводить диализ каждый день. Прогноз… очень серьёзный.
Мужчина опустил голову.
— А что насчёт трансплантации? Есть шанс, что ей достанется донорская почка хотя бы в этом году? — в его голосе звучало отчаяние.
— Приятель, мы давно знакомы. Не буду тебя напрасно обнадёживать…
— Так что с почкой?
— Судя по темпам продвижения очереди, Энджи пойдёт на трансплантацию не раньше чем через шестнадцать месяцев.
— Нет-нет… — покачал головой Нэш. — Это почти полтора года. А сколько она сможет ещё жить на диализе?
— Нэш, никто не берётся предсказать срок жизни для конкретного пациента…
— Но есть средние цифры! Статистика или как её там, Дэйв! Сколько? Скажи, сколько?
— Нэш…
— Сколько? Я должен знать, чёрт возьми, я должен знать, Дэйв!
Дэвид понимал, что не сможет скрыть правду от друга.
— С такой динамикой анализов и учитывая темпы прогрессирования болезни — четыре месяца. В среднем. Статистически. По данным нашего госпиталя.
Нэш замолчал и взялся руками за голову.
— Значит, шансов почти нет. Дэйв, приятель, — он посмотрел на доктора. — Есть же какой-нибудь выход. Слушай, помоги мне найти донора. За деньгами дело не станет. Я неплохо заработал на своём бизнесе. Скопил семьдесят тысяч баксов. Если надо, займу ещё столько же. Да что там… Продам машину и дом…
— Нэш, у тебя дочь. Ты ей нужен. Ты живёшь для неё.
— Да-да. Но… Как же Анджела…
Нэш не знал, что ещё сказать.
— Послушай, друг. Энджи — замечательная женщина. Она родила тебе дочь, уже будучи почти инвалидом. Она страдает. Прости, но… но я должен тебе это сказать. Пришло время. — Доктор посмотрел в глаза Нэшу. — Пришло время — отпустить её.
Мужчина отрицательно качнул головой.
— Нет. Дэйв, нет. Я не позволю ей умереть. Она нужна мне больше жизни, понимаешь? Она нужна Дженни. Дженни всего десять — кто будет с ней рядом, если не мама?
Дэвид не помнил, видел ли он, как Нэш плачет. Сейчас на его глазах он видел слёзы.
— Дэйв, я люблю их. Я живу только ради них — моих родных девочек. Чёрт возьми, там, в Ираке, когда мне было уже почти всё равно, истекая кровью, я знал, что единственное, ради чего я живу, единственное, ради чего мне не следует подыхать посреди чёртовой пустыни, — это Энджи и Дженни, которые ждут меня дома. Ждут и надеются, что я вернусь. И я вернулся. Даже память о них, их фото спасло меня от смерти однажды, я рассказывал тебе. А теперь… Что я могу сделать для них? Вот если бы… Чёрт бы побрал того хирурга, который вырезал мне грёбаную простреленную почку…
— Почку невозможно было сохранить, ты знаешь это, Нэш.
— Знаю. Но тогда я ещё не знал, что эта почка могла бы спасти Анджелу сейчас!
— Да, — вздохнул доктор. — Это как дурная шутка судьбы. Ты прекрасно подходишь для Энджи как донор. Но почка у тебя одна. Прости, Нэш. Думаю, мы сделали всё, что могли…
Они снова замолчали. Комок в горле мешал говорить, а в голове путались мысли — одна страшнее другой…
