напряжения он почувствовал себя без меры издерганным, совсем больным и разбитым, видимо, все-таки прихворнул. Недомогание ощущалось все сильнее: ломило тело, голова горячая, жарко и гулко тюкало в висках; он слышал, как бьется под ладонью тугая вена, — неладное творилось с ним. Тяжело было бы подниматься сейчас и снова куда-то идти. За день отдыха он надеялся перебороть так некстати прицепившуюся к нему хворь. И в то же время почему-то хотелось уйти отсюда, искать надо отряд Васина… Где он? За Десной все-таки…
Плохое предчувствие час от часу разрасталось в нем, давило его, беспокоило, а внезапно подкравшаяся к нему слабость вызывала досаду и растерянность. Он понимал, что заболел. Нужно было перемочься, преодолеть настроение. Но, к своему удивлению, не находил в себе для этого сил. Наоборот, ему захотелось даже заболеть пуще, так, чтобы остаться в этой землянке, в этом тепле, никуда больше не идти. Кириллов знал, что не годится так расслабляться, что лучше всего двигаться дальше, идти и идти, пока их не обступят за Десной леса. Он это знал, но почему-то в эту минуту ему было приятно думать о том, как он останется в землянке, будет лежать около теплой печурки, ничего не делая, полностью расслабясь и ни о чем не заботясь, ощущая легкое болезненное недомогание — просто лежать и болеть.
«Что же это я? — вдруг опомнился он. — А как же там наши — разве кто из них отдыхает сейчас? Неизвестно, что с ними: отбились ли от карателей, прорвались ли сквозь окружение. Может, их прихлопнули уже, по лесам рассеяли. Так или не так, надо быстрее выполнять приказ — восстановить связь с трубчевцами, организовать помощь».
— Ладно, парни, утро вечера мудренее. Утром на свежую голову, в зависимости от обстановки, и решим все. Главное — не раскисать.
— Ну что ж, — сказал Чижов, — может быть, и прав ты — зря я нервничаю.
— Нервничать тут нечего. Выставим охрану, настороже будем держаться. А сейчас всем спать, набираться сил. Но прежде разобрать автоматы, протереть досуха, чтобы не отпотели.
Конечно, это было уже излишнее напоминание: каждый из разведчиков и так больше всего на свете ценил и берег свое оружие.
Володька сунул себе в карманы куртки пару гранат, которые выпросил у Смирнова, с виноватым видом потоптался у порога.
— Ну, я пошел, братцы-кролики. Вы уж не обижайтесь на меня, я понимаю — неудачненько вышло. Каюсь…
6
Володька Сметанин и сам толком не ведал, что за блажь пришла ему в голову — встретить своих боевых друзей в землянке подобным образом. Скорее всего получилось это от желания хоть чем-то удивить их, выразить великую радость, оттого что так легко и счастливо отделался и на этот раз, когда, казалось, никаких шансов не было на спасение и он уже почти не надеялся выбраться назад живым, о чем, правда, умолчал при встрече, не все поведал так, как было в действительности, — как-то не принято говорить вслух о таком.
Впрочем, в свою удачливость, в свое боевое счастье он верил всегда. И, отправляясь в этот дальний маршрут за Десну, он ни на миг не усомнился в благополучном исходе. И каким бы ни казался с виду беспечным и расхлябанным, внутренняя настороженность и звериная чуткость не покидали его всю дорогу, пока они шли перелесками и полями, выискивали место перехода через железнодорожное полотно, заносили на карту гарнизон на станции, а особенно, когда стали входить в деревню, хотя вроде ничто и не предвещало здесь плохого. В деревне они разглядели дом связного. Во дворе не было выставлено предупреждающего об опасности знака. Только врожденное, никогда не подводившее его чутье помогло Володьке в последний момент опередить немцев: он первый успел швырнуть гранату за плетень. А потом он поступил так, как счел нужным в сложившейся обстановке. И никакого сомнения, никакого страха не возникло у него, когда, прикрывая огнем отход товарищей, он решил остаться там — один против многих. В те минуты некогда было думать о себе, нужно было любой ценой задержать гитлеровцев, не дать им обойти себя, броситься в погоню за товарищами. И он все свое внимание сосредоточил только на этом: стрелял из автомата короткими очередями, точно помня, сколько в диске еще остается патронов, чтобы вовремя заменить его новым, который наготове лежал в подсумке; стрелял каждый раз с нового места и перебегал дальше, потом швырнул гранату наугад, чтобы наделать как можно больше переполоху и создать впечатление, будто он не один, будто их много тут, окопавшихся возле пригорка на краю балки, в кустах за плетнем.
«Значит, связник провалился, — думал Сметанин. — Не предупредил — значит, хана тому связнику».
Страх пришел к Володьке чуточку позднее. К тому времени немцы куда-то неожиданно подевались, видимо, каким-то образом потеряли его в ночной суматошной перепалке, совсем в другую сторону устремились, по ложному следу, а возможно, и настоящие следы обнаружили, что, конечно, было хуже всего. Лучше, если б они имели дело только с ним, хотя если начистоту, он и так уже порядочно насолил им, устроив весь этот шум-тарарам, вызвав такую неразбериху, что и самому не понять, где и что сейчас происходит; во всяком случае, стрельба теперь гремела в разных концах деревни, перекатываясь волнами от окраины к центру и обратно. Судя по количеству выстрелов, гарнизон в деревне стоял немалый, и просто нужно быть олухом и простофилей, чтобы ничего подозрительного не приметить, когда они столько времени высматривали тайком из леса. Особенно часто бухали из винтовок где-то на задах деревни, кажется, среди тополей над ручьем, откуда недавно разведчики подступали к деревне. Значит, фрицы уже обошли его с тыла и стерегут на выходе, так что тем путем обратно не выйти, как раз нарвешься там на пулю, что никоим образом, конечно, не устраивало его — надо было что-то другое придумывать.
С автоматом наизготовку он лежал у плетня за сугробом, мучительно соображая, как же быть. То, что его на время потеряли из виду, безусловно, на руку ему — дает право выбора действий, каких от него никто не ожидает, тем более что он и сам пока еще не знал, какими эти действия будут. Все дальнейшее зависит исключительно от его расторопности и предприимчивости. Чем неожиданнее он проявит себя, тем больше у него шансов вырваться невредимым, хотя никогда до конца не известно, что лучше, а что хуже в том или ином случае, где выгоднее; по-всякому все может обернуться: иной раз удачей, а
