class="p1"> Ожог был страшный: лицо, голова вся напоминала какую-то сплошную, бесформенную массу.
Послали больного к доктору Сурминскому.
- Пусть везут на пароход! У них на пароходе свой врач есть!
И пришлось везти несчастного на пристань, ждать добрый час, пока вернется катер, везти больного в сильное волнение на зыбком, качающемся катере, версты за полторы от берега, на пароход.
После этого станут понятными все рассказы, которые ходят в каторге про доктора Сурминского.
В разговоре с ним меня очень удивило его нежное, почти любовное отношение к телесным наказаниям.
- Взбрызнуть - и все.
Словно о резеде какой-то шла речь.
И он с таким смаком говорил это "взбрызнуть".
Но Господь с ним! Займемся лучше тюремными типами.
Вот чисто, даже щеголевато одетый пожилой человек.
Он нарочно прожигает себе нёбо папиросой и растравляет рану, чтобы лежать в околотке.
- Работать, что ли, не хочет?
- Какое там! - смеются больные. - Старостой был в "номере", за воровство прогнали. Вот теперь и стыдно в "номер" глаза показать. То все спал на своей наре, а теперь пошел на общую. Был староста, "начальство", "чиновник", а теперь - такой же каторжный.
Каторга смеется.
Бедняга, видимо, сильно страдает от уязвленного самолюбия.
- Ты что, старина?
- Богодуль я, вашескородие! Ни к чему не способный человек!.. Всем и себе лишний. Так вот, живу только, паек ем!
- А много лет-то?
- Лет-то не так, чтоб уж очень много, да побоев многонько. Из бродяг я, еще в Сибири ходил бродяжить. Участь хотел переменить. Споймали, так били, - сейчас отдает. Ни лечь ни встать. Нутра, должно уж, у меня нет. Тяжко здесь сидеть-то, ох, как тяжко! Ну, да теперь уж недолго осталось... Теперь недолго...
- Срок скоро кончается?
- Нет. Помру.
Рядом хроник-чахоточный.
- На ту бы сторону мне. Я б и поправился...
- А ведь ему ужасно в этом воздухе быть, доктор?
- Да... да... Ну, да что ж делать!
Женская тюрьма
Она невелика.
Всего один "номер", человек на десять. Женщины ведь отбывают на Сахалине особую каторгу: их отдают в "сожительницы" поселенцам.
В тюрьме сидят только состоящие под следствием.
При нашем появлении с нар встают две.
Одна - старуха-черкешенка, убийца-рецидивистка, ни звука не понимающая по-русски.
Другая - молодая женщина. Крестьянка Вятской губернии. Попала в каторгу за то, что подговорила кума убить мужа.
- Почему же?
- Неволей меня за него отдали. А кума-то я любила. Думала, вместе в каторгу пойдем. Ан его в одно место, а меня в другое.
Здесь она совершила редкое на Сахалине преступление.
С оружием в руках защищала своего "сожителя".
Он поссорился с поселенцами. На него кинулось девять человек, начали бить.
Тогда она бросилась в хату, схватила ружье и выстрелила в первого попавшегося из нападавших.
- Что ж ты полюбила его, что ли, сожителя?
- Известно, полюбила. Ежели бы не полюбила, разве стала бы его собой защищать, - чай, меня могли убить... Хороший человек; думала, век с ним проживем, а теперь на-тко...
Она утирает набежавшие слезы и принимается тихо, беззвучно рыдать.
- Ничего ей не будет, - успокаивает меня смотритель. - Осудят, отдадут на дальнее поселение опять к какому-нибудь поселенцу в сожительницы... Женщины у нас, на Сахалине, безнаказанны.
Действительно, с одной стороны - как будто безнаказанность.
Но какое наказание можно придумать тяжелее этой "отдачи" другому, отдачи женщины, полюбившей сильно, горячо, готовой жертвовать своей жизнью.
Не пахнуло ли чем-то затхлым, тяжелым на вас? Отжитым временем? Крепостным правом, когда так спокойно "отдавали", играя чужой жизнью и сердцем?
Изо всех тюрем, которые мы только что обошли с вами, эта маленькая производит самое тяжелое впечатление.
Карцеры
Сыро, тяжелый, зловонный, невыносимый воздух, но довольно светло.
Таково общее впечатление корсаковских одиночных карцеров при гауптвахте.
Здесь содержатся одиночные подследственные и наиболее провинившиеся каторжные.
Вот - Авдеев.
Юноша, с неприятным лицом, отталкивающим взглядом.
Необыкновенно циничный.
Он производит впечатление волчонка, затравленного и злобного.
Словно для дополнения сходства, он постоянно стоит около окошечка в двери и грызет дерево. Отгрыз уж порядочно, как будто точит зубы.
Авдееву теперь около девятнадцати лет, а в пятнадцать он был уже признан неисправимым преступником.
Авдеев приговорен к вечной каторге.
В четырнадцать лет он совершил тягчайшее преступление: убил отца и мать[5].
- За что же ты их убил?
- За что убивают? За деньги!
Его коротенькая жизнь - целый роман.
Его незаконный отец - офицер. Мать - пленная турчанка.
Отец сошелся с ней во время последней войны и привез, вместе с прижитым ребенком, в Россию.
Ни отец ни мать не любили этого несчастного малыша.
Довольно состоятельные люди, они совсем забросили ребенка. Авдеев еле умеет читать.
- Известно, если бы хорошо со мной обращались, - не зарезал бы!
О своем преступлении Авдеев говорит спокойно, хладнокровно, цинично.
- Деньги были хорошие, - тридцать тысяч. Удрал бы за границу, - и все! Да нет, пьянствовать начал! Известно, мал был, глуп еще!
В каторге Авдеев выходит из карцера, чтобы лечь на кобылу, под розги, - и встает с кобылы, чтоб сесть в карцер.
Он упорно отказывался работать. Пробовал бежать, - поймали.
За время каторги он успел получить 500 - 600 розог.
И об этом говорит так же спокойно, хладнокровно и цинично.
- Да почему же ты отказываешься работать?
- А так! Не хочу - и не стану.
- Да ведь что же впереди? Задерут!
- Задрать не смеют.
- Да ведь больно?
- Больно, - терпеть нужно.
- Неужели же это лучше, чем работать?
- Известно, лучше. Отдерут, - да перестанут. А работа-то с утра до ночи, каждый день.
- Ну, а в карцере сидеть разве приятно?
- Ничего! Сидят люди!.. А только я вам прямо говорю: работать не буду! Положите, дерите хоть до смерти, - не буду!
Он производит тяжелое впечатление.
На меня лично он произвел впечатление "задерганной лошади".
Лошадь, которую сильно дергали и нахлестывали, которая остановилась и упрямо ни за что не сделает ни шагу вперед, как бы ее ни били.
В таких случаях мало-мальски опытные кучера дают лошади просто немного передохнуть.
И мне кажется, что хорошая доза бромистого калия оказала бы куда большее действие, чем розги, на этого болезненно-раздраженного, со взвинченными нервами, отвратительного
