и его папку, криво усмехнулся:
— Значит, следовало ожидать?
— Разумеется.
«Ишь ты… — едко подумал Борис. — Значит, ты, Алексеев, сам виноват, что помер. Работал без специального пояса… А может, у тебя и не было его, этого пояса? Может, ты рекорд ставил? Про это ты теперь не скажешь…»
Он почувствовал такую обиду за этого неизвестного ему погибшего парня, такую ненависть к смерти, несправедливо уносящей смелых, отчаянных ребятишек, что перекосил яйцо и с яростью утопил головку клаксона. Низкий голос его вездехода взлетел над колонной, как крик раненного насмерть зверя.
Люди с ближайшего грузовика бестолково и враждебно оглянулись, думая, что он просит уступить дорогу, но Борис все не обрывал сигнала, и тогда они поняли его и просветлели. Гудок тотчас подхватили шоферы, в общем святом порыве безрассудно разряжая аккумуляторы.
3
На развилке нестройный и яростный хор сигналов умолк, и тут Борис разъехался с колонной, вывернув «атээс» на трассу Нефтеюганск — Сургут.
Сразу раскрылся заснеженный горизонт, стало светлей, порозовели склоны отрогов и дальний край неба; в складках снежных заносов, как синяки, еще держались тени.
Трасса то вздымалась в небо, то падала в русла безымянных речек, и нужно было глядеть в оба. Руками, ногами, спиной Борис впаялся в машину, как составная часть ее, остро, обнаженно воспринимая все жестокие ухабы и толчки дороги.
На обледенелом гребне одного особенно крутого подъема машина замерла и, лишившись упора, поползла вниз. Борис выскочил на подножку, беззвучно ругаясь, заработал рычагами. Скатились. Постояв мгновенье на месте, снова полезли наверх, забирая вправо. Но справа был слишком глубокий снег, и они снова попятились.
У подножия Борис вылез, пошел наверх пешком. Там он осмотрел предательское место, прикинул, как его миновать, и неровными скачками спустился к машине. Они снова стали вскарабкиваться. Яков Симеонович раскачивался на сиденье вперед-назад, точно пытался помочь многотонной машине своим весом.
Когда перевалили гребень, Борис сказал:
— Теперь мы в Сургуте.
Но до Сургута было еще далеко, как до Луны, и впереди их ждали многие подъемы и спуски. Борис бодрил себя первой победой на предстоящее.
Трасса вилась теперь на дне глубокой борозды, пропаханной в снежной целине бульдозером, и за боковыми отвалами не было видно ровно ничего. Стало потемней, но день уже начался, набрал солнца, и там, где борозда была мельче и можно было глянуть по сторонам, Борис видел промасленный уже снег, лоснящиеся стволы березок. Все указывало на близость тепла. Надо было успеть вернуться на буровую, пока держался еще этот зимник.
«Конечно, Ветлугин-то сможет выйти из положения!» — слабо утешался он. Но совесть все же его мучила, и, чтобы обмануть ее, он стал вспоминать бурмастера Ветлугина, его мудрое руководство и личную отвагу.
Несколько лет назад, еще когда Борис работал в Тюмени после ремесленного училища, произошла с ним история, перевернувшая его взгляд на жизнь и привязавшая к Ветлугину неизбывной любовью. Впервые за самостоятельную жизнь Борис напился тогда с одним другом Петей и подрался с каким-то пижоном у кинотеатра. Дружинников поблизости не было, и они успешно побили пижона. Когда дело, казалось, было завершено, пижон снова встал на ноги и так переплел друга Петю по уху, что тот только пискнул — и отключился. Борис снова взялся за пижона и тоже получил свое. Это ему не понравилось, но было уже поздно, уже подъехала милицейская мотоколяска.
Борису вместе с другом было предъявлено обвинение в групповом нападении и вкратце обрисованы перспективы. Ничего хорошего ждать не приходилось. Однако пострадавший пижон, оказавшийся молодым специалистом Ветлугиным, прислал из больницы заявление, где просил следователя не привлекать Бориса и его дружка к уголовной ответственности, взяв на себя часть вины и обязательство контролировать впредь их поведение. Они отделались штрафом и на радостях пришли в хирургическое отделение с коньяком и апельсинами.
Ветлугин, сидя в кровати, встретил их настороженным взглядом и сказал соседям:
— А вот мои подопечные.
Потом улыбнулся разбитыми губами:
— Ну, присаживайтесь, гады.
Они смущенно присели на белые табуретки у его ног, поставив передачу на тумбочку. Ветлугин раскрыл глаза и вдруг засмеялся так, что соседи заворчали с неудовольствием. Борис исподтишка показал им кулак. Ветлугин этот жест тоже заметил и, держась за голову, захохотал пуще. Тогда уж рассмеялись и Борис с приятелем, а после и вся палата.
Друг Петя уехал, и Борис зачастил к Ветлугину, но коньяк они больше не распивали. Борис пошел в десятый класс, — Ветлугин натаскивал его по математике. Через год Бориса призвали. Из армии он писал Ветлугину каждую неделю подробные письма, а Ветлугин отвечал короткими открытками, вроде: «Давай, Борька!», «Борись, Борис!», «Старайся, сынок!» или вообще в одно слово — «Молоток!». И Борис гордился этими желтенькими открытками и хранил все до единой. Даже письма от родных не были ему так дороги.
Когда подошла демобилизация, он, не раздумывая, поехал в Сургут, где уже второй месяц бурил нефть Ветлугин. В армии Борису дали специальность механика-водителя, и поэтому его с руками-ногами взяли на тягач в транспортный цех, а Ветлугин позаботился закрепить за своей бригадой.
Прекрасный человек он был, его друг Ветлугин, вот только в личной жизни поступал бестолково. Женился на официантке, и всяк видел, что потертая была девушка. А для Ветлугина ровно бы ничего и не значило ее прошлое, может быть, он и не интересовался им. «Допустим, — старался понять Борис, — она его тоже любит. Но есть же какое-то общественное мнение?..»
Теперь, переживая за случай со снабженцем, он не имел права ни в чем осуждать друга. «Вот что надо взять за основу — они любят друг друга и, значит, автоматически счастливы…» — дошло до него наконец. Он раскрыл рот и, сосредоточившись на этой мысли, бормотал про себя «так-так-так», точно выбирал леску с матерой рыбиной.
«Но я бы, конечно, на ней не женился…» — подумал затем Борис, остро чувствуя свое ничтожество перед моральным обликом друга и вообще перед всеми ребятами, которые вкалывают теперь за него.
Впереди начинались заносы, вести машину надо было с огромным напряжением и виртуозностью, и он охотно отложил свои рассуждения, решив, что купит жене Ветлугина не два кило шоколада, как ему поручено, а пять или, лучше, шесть.
Они приближались к особенно крутому спуску. Дорожники вытянули его зигзагом, чтобы сделать положе. Это место называлось тещин язык; дескать, в обход, но к цели. Борис положил про себя ехать напрямик. Это была ошибка. Машина с ходу влетела в заснеженную впадину и угрузла по самый люк.
Два часа пластался Борис, чтобы подвинуться на несколько метров и зацепиться тросом за ближнюю сосну. Еще часа
