отказать? Все, что не происходило бы не поменяет нас. Это же мы. Почти прежние. Пока двигаюсь, смотрю на него. И от пристального внимания снова заворачиваюсь в простыню неловкости. Очень хочется мотнуть куда-нибудь в Зурбаган от того всего. Надоело, когда вот так швыряет из одного состояния в другое.
— Лер, мне жаль, что ты видела.
— Без разницы. Я и раньше не обделена сведениями о тебе была.
— То было раньше, — немею, он прямо в глаза сигналит.
— А что изменилось? Ничего! Так что… — неопределенно тяну.
Точнее определенно. Собрав всю энергию чувств, посылаю волну Моту, чтобы молчал. Ведь все разрушится тогда.
— Да изменилось блядь! — рявкает он. — Ты же не слепая!
— Нет, — стою на своем — просто заткнись сейчас, ок? Молчи!
Меня начинает трясти и колотить. Чтобы согнать это, подношу кружку к губам и пытаюсь влить в себя горячую жидкость. Край стучит о мои зубы и все, что пытаюсь влить в рот выплескивается на грудь. Прекрасно, я собой владеть совсем перестаю.
Матвей зол. У меня ощущение что он и сам сопротивляется всему, что происходит. Он резко поднимается и немного отходит в сторону. Делает последние затяжки и отбрасывает окурок. Зажимает виски ладонями и глухо матерится. Пара размашистых шагов и он присаживается у моих колен.
— Лер, нам надо на время прекратить общаться, — сморщившись словно от зубной боли, оповещает достаточно твердо и отходит.
— Да пожалуйста! — выкрикиваю вслед, не дав угаснуть последнему звуку, тяну его.
Мне так обидно, что слезы наворачиваются. Понимаю, что он прав, но не так же вываливать. А с другой стороны, как тогда прекратить все это? Может это просто ветром навеяло и на самом деле ничего такого. Может это просто скоро все пройдет. Может само рассосется. Я не желаю терять его. Он мне нужен. Он всегда рядом. Всегда мой. Друг, конечно, не более. Но как мне плохо от его слов.
— Я не знаю, что со мной, — тихо уговаривает. — Но если мы не прекратим на время общаться, я… Я…сука….Короче! Так надо!
— Да пошел ты, Матвей. Понял? — закрываю лицо руками.
— Не понимаешь, да? — сиплым голосом говорит, но не заглядывает в глаза, как обычно, а отворачивается. — Хорошо… Ок… — отходит дальше и вновь садится в свое кресло. Прикрывает глаза и прерывисто втягивает воздух в легкие. — Ты стала очень красивой… Так ясно?
Изморозь забирается мне в легкие и становится тяжело дышать. Он сейчас скажет. Произнесет то, чего боимся оба. И если до этого момента все предполагаемое ощущалось зыбко, с большой долей сопротивления и неверия, то сейчас настолько явно лежит между нами, что становится страшно.
— И что это меняет?
Я еще пытаюсь спасти нас. Хочу отгородить от неизбежного и дальше сохранить все. Но как никогда понимаю, что все пропадает, исчезает и тает. Я готова затолкать и уничтожить ростки «нашего нового» и такого ненужного никому, ни мне, ни ему. Я стараюсь это сделать. Пытаюсь. И как только поднимаю на Матвея взгляд, осознаю — нет. Ничего не изменить. Это надвигается.
— Все меняет, Лер, — пристальный взгляд верлит меня. — Я скажу честно, мне тяжело. Я… перестаю себя контролировать… — он максимально упирается в спинку, словно это единственное, что держит. — Скажи, как мне быть, если я такое чувствую теперь? М?
Да на фиг такие вопросы. Кроме жгучего стыда они ничего не вызывают. Что мне сказать? Что меня это тоже колышет? Не признаюсь. А как тогда без него? Ну как? Я привыкла, что он рядом. Всегда! Сижу, согнувшись в три веревки и царапаю ногтями кружку.
— Мот… пожалуйста… я не могу, — это весь бессвязный набор на данный момент.
Я готова зареветь, только бы не рвать отношения даже на непродолжительное время. Наплевать на все. Подрываюсь к Матвею и стаскиваю его на землю. Сажусь на колени и что есть сил стискиваю руками. Обнимаю и утыкаюсь в шею. Зажимаю руками все крепче и крепче.
Не знаю, что это, но понимаю, что если оттолкнет, то умру сразу.
Мот сначала сидит неподвижно, но, когда моя горячая слезинка катится по его коже, дергается и ответно обвивает мою спину. Успокаивающе шепчет разную ерунду и тихо покачивает. Не замечаю времени сколько реву, просто сижу и сжимаюсь от жалости к себе, к нам. И все равно в моих раскиселенных мыслях отгораживаю себя от самого главного. Начисто игнорю причину такого поворота событий.
— Матве-е-е-й, давай все будет как прежде!
Он резко ссаживает меня с коленей и отодвигается. Злой, взъерошенный, мечущийся. Он так возмущенно смотрит на меня, что надежды разбиваются вхлам. Хватается руками за подлокотники и наклоняется вперед. Яркая синь режет мое сознание надвигающимся штормом.
— Нет!
— Да почему? — туплю нещадно, но бессознательно пытаюсь отодвинуть наш конец.
— Ты… блядь… Как можно так тупорылить? — взрывается он — Ты слепая? Я хочу тебя! Теперь я тебя хочу! Сейчас! Ты же не дура, все сечешь! И Макса твоего отпиздил уже! Подумай за что на самом деле!
Произнесенный запрет сбивает меня с ног, валит на траву. Кружка падает и разливается чай, обжигает мне ноги. А я не чувствую. Я сейчас ничего не чувствую. На моей коже ярким клеймом горят его слова. Жаркие, преступные, пекущие. Мое горло пересыхает. Язык за одно мгновение становится опухшим и шершавым. Я словно отекаю, внутри становлюсь просто недоделанным желе. Он сказал…
— Лер, прости. Я… мне тоже нелегко. И я понимаю, как все выглядит, но… — тяжело сглатывает — ничего не могу поделать.
— Когда? — формирую вопрос во вспухший мозгах.
— Что когда?
— Когда это началось?
— Фотки помнишь? Присылала в этом году, — листает телефон. — Вот.
Пока он перебирает кадры, удивляюсь как же много я ему их отправляла. Но это нормально, я же всегда так делала. Хотя признаю, в этом году переборщила. Он выбирает одну и увеличивает. Осень. Я, зарывшись в разноцветные листья, всматриваюсь в объектив. Взгляд шальной, завлекающий. Мне кажется, я тут даже постарше выгляжу, чем есть на самом деле. Мои волосы треплет ветер, разбрасывает их за моей спиной. В кадре они даже не все легли на спину. Помню, как сразу отправила Моту, приписав что-то смешное.
— И что только с фотки расперло?
— Нет… Да… А когда приехал, то… Лер, я прошу тебя не обижайся, но это есть… Я себя знаю.
— У тебя Вика! — пытаюсь поставить его на место.
— Ну да. Вика. Я и забыл! — усмехается он.
— Может рассосется? — с надеждой спрашиваю в последний раз.
Он качает головой и вздыхает.
— Если бы ты знала, что сейчас в моей башке,
