пошел в кухню-холл, которая была не меньше гостиной.
— Ты где? — спросила Нина.
— Уже здесь.
— Где?
— В квартире.
— Я просила подождать!
— Ничего страшного. У вас же не секта, — пошутил Галатин.
— Не секта, но работа! Ладно, жди, сейчас буду!
В это время вошли Гера и Стелла.
— Здравствуйте, — сказал Гера, не снимая маски. — Нина мне не сказала, что вы придете.
— Хотел у подъезда подождать, а девушка вот ошиблась, позвала. Она не виновата.
— Я понял. Надеюсь, вам понравились наши игры?
— Даже не знаю, что сказать…
— Тут все просто, Василий Русланович. Вы, наверно, подумали, что мы флирт-коучингом занимаемся…
— Флирт-коучинг — это… — подхватила было Стелла, намереваясь объяснить, но Гера ей не позволил:
— Стеллочка, Василий Русланович — продвинутый человек, он все знает. Так вот, у нас не флирт-коучинг, не обучение тому, как знакомиться и общаться. Нет, и это тоже, но это обертка, фантик. Конфетка в том, что они думают, будто репетируют, а сами уже и знакомятся, и общаются.
— Уже пары наметились, — похвастала Стелла.
— Да! И потом, — Гера понизил голос и оглянулся, — разве в реальной жизни несчастный Петя осмелится попросить у такой девушки, как Стелла, телефон? И вообще заговорить с ней? А тут — пробует! Они ведь до пандемии все сидели по домам, общались и знакомились через сеть, а тут поняли, что могут сдохнуть в одиночестве, потянуло на волю!
— Вам на счастье? — с улыбкой спросил Галатин.
— И нам, и себе!
В это время в квартиру вошла Нина, быстро разделась и проследовала в кухню.
— Все нормально, — упредил ее Гера, видя, что она собирается сказать отцу что-то укоризненное. — Беседуем, понимаем друг друга. Я объяснил Василию Руслановичу, в чем гуманистическая суть нашей деятельности.
— Это не совсем официально у нас, — сказала Нина отцу. — Рассказывать не обязательно.
— Официально, — поправил Гера, — но вы же знаете, сейчас все клубы запрещены, все массовые мероприятия[2]. Поэтому да, почти подпольно получается. Ну что ж, пообщайтесь тут, а мы еще немного поработаем.
Они со Стеллой ушли, и Галатин изложил дочери свою просьбу — пожить у отца несколько дней. Удобней было бы взять его к себе, но он ни за что не согласится оторваться от родного угла.
— А я хочу к Антону съездить, посмотреть, как там и что. Ты знаешь, что происходит?
— Знаю. Ничего особенного. Давно ему пора с этой креветкой разойтись.
— Почему креветка?
— Скрюченная она какая-то. По натуре. Скрючится, и не поймешь, что думает, как к тебе относится. Хитрая.
— Он ее любит.
— Не повезло. Ничего, молодой еще, найдет кого-нибудь. А ты ничем не поможешь. Поэтому, пап, нет. С дедом сидеть не буду, и тебе ехать никуда не надо. Ты как собирался, поездом, самолетом?
— Придумаю. На поезде проблема — из-за температуры могут не пустить. На самолете, наверно, еще строже. Да и дорого.
— У тебя температура?
— Ты же знаешь, иногда повышается.
— Понятия не имею. Часто?
— Каждый день почти. До тридцати семи, редко выше. Я читал, бывают такие люди. Живут до глубокой старости, просто у них такая особенность организма.
— А почему ты не говорил?
— Разве не говорил?
— Ни разу.
— Значит, не придавал значения.
— Ты не придавал, а другие придадут. А если с тобой в дороге что-то случится? Я что буду делать тогда?
— Имеешь в виду — помру? Действительно, за телом ехать, хоронить, морока.
— Плохие шутки! Ты разве не знаешь, для чего этот вирус создали? У китайцев перенаселение, они придумали — выморить своих стариков. А заодно всех стариков мира. Старики — плохие потребители! — уверенно рассказывала Нина; так гладко обычно излагают чужие мысли и слова, накрепко затверженные. — А китайцам надо сбывать товары, они убирают плохих потребителей, оставляют хороших! Ну, и пенсию старикам платить не надо.
— Насколько мне известно, в Китае не очень-то ее платят.
— А Америка? А другие страны? Они все сговорились, это реально третья мировая война, уничтожают лишнее население! Мы проснулись в другом мире, ты не заметил? Все против всех, все друг друга боятся!
— И ты тоже?
— Конечно! Я только в машине чувствую себя спокойно, когда одна!
— Поэтому не хочешь с дедом побыть? Заразы боишься?
— Боюсь, не боюсь, но лишний риск — ни к чему. Может, он уже носитель.
— И я, может, носитель.
— Если нет, после Москвы точно будешь!
— Похоже, тебя зараза больше волнует, чем родной брат, — не совсем логично высказался Галатин, и Нина удивилась:
— Брат-то при чем?
— У Антона настоящая трагедия. Не жалко его?
— С какой стати? Он знал, на ком женится.
— Жесткая ты, дочурочка.
— Только дочурочкой не надо! Дочурочка, чурочка!
— Не буду. А вопрос можно?
— На здоровье.
— Кто тебе Гера? Сожитель, бойфренд, как это называется? А эта Стелла — кто? У вас тут тройничок, что ли? — с корявой игривостью спросил Галатин.
Нина поморщилась:
— Пап, я знаю, ты на уровне хочешь выглядеть. Не старайся, это смешно. И сапоги эти твои, шляпа дурацкая — тоже смешно. Показываешь, что не старый? А получается наоборот — ты не просто старым кажешься, а доисторическим каким-то.
— Я ничего никому не показываю, мне нравится. И ты ошибаешься, дочь, я не на уровне. Наоборот, я настолько ничего не понимаю в теперешнем мире, что жить в нем не хочу.
— Другого не будет.
— Знаю. Но он мне иногда глубоко противен.
— Мне тоже, это нормально.
— Для тебя все нормально.
— Поругаться хочется?
— С тобой поругаешься. Ты какая-то… Ничем тебя не прошибешь. Что тебя волнует или хотя бы интересует? Я не про то, как Китай стариков морит, я про тебя. Чем хочешь заниматься? Быть при Гере? А если он тебя бросит, что тогда?
— Неизвестно, кто кого бросит.
— Нет, правда, мы с тобой никак не поговорим об этом, но я понять хочу — в чем твое дело жизни? Семью — хочешь? Детей — хочешь? Чего хочешь вообще?
— Сейчас — помолчать.
— Довольно грубо с папой говоришь, не кажется?
— А не нарывайся.
Смута, тяжкая смута была в душе Галатина: кажется, что много можешь сказать, но не сообразишь, что именно. Дело, наверно, в той далекой трещине, которая образовалась, когда Нина подросла, образовалась ни с чего, сама собой, и это невыносимо обидно, и хочется понять, в чем причина. Никогда Галатин не заговаривал об этом, и вдруг решился:
— Я вот думаю. Мы с тобой были очень близкие папа с дочкой, когда ты маленькая была, лет до восьми-девяти. И потом я тебя тоже любил, и сейчас люблю, а ты, мне кажется, перестала. И меня, и маму. Будто мы исчезли
