но космос теперь закрыт, как и небо, переучиваться на бухгалтера или программиста — предать дело всей жизни. И даже эти вот «игровые» полёты — просто переиначенные гладиаторские игры на потеху озверевшей зажравшейся толпе мещан, жаждущей крови и адреналина. Противно!
Противно — хоть в петлю! И выхода нет! Никакого! Иван рисует радостные перспективы возрождения авиации, но сейчас, вдруг, Алексей понял, что и авиация, как таковая, тоже ничто! Ну, пролетает он на новых консервных банках ещё десять, пусть пятнадцать лет, а дальше? Пенсия, тихое угасание одинокого старика, смерть и забвение. Жизнь проходит, почти уже прошла мимо, а что в ней было? Небо? Этого мало… слишком мало!
Да, была и у него большая любовь… И он сам — никто другой, просрал собственное счастье. Он даже не признался Ольге в своих чувствах. Тогда, в школе, струсил. Да, теперь можно признаться самому себе, что именно струсил. Обманул себя, что вот, выучится на лётчика-истребителя и явится завидным женихом, а на самом-то деле сбежал после девятого класса в училище от ответственности и невыносимого чувства неразделённой любви.
А любимая, с которой они по-дружески переписывались, внезапно уехала в швейцарские Альпы. Богатый папа отправил дочку на учёбу в Европу. Алексей тогда только что зубами не скрежетал от злости и бессильного отчаяния! В Цюрихе Ольга познакомилась с молодым дипломатом, вышла замуж, и зажила, судя по публикациям в соцсетях, в которых Алексей с каким-то мазохистским чувством продолжал за ней следить, счастливой жизнью, крайне редко показываясь на родине.
Нет, у него и самого были девушки, последний большой роман случился как раз во время подготовки к полёту на Марс, но давняя любовь не отпускала, поднимала планку к избраннице на недосягаемую высоту, и мешала сделать выбор, жениться, и зажить как все. А сейчас, здесь, вот за этим столиком провинциального кафе Алексей осознал, что, похоже, ничего хорошего в жизни больше уже и не случится — так ему и догнивать в бобылях, завистливо глядя на чужих детей. И такая его накрыла тоска, что ничтожным показался и этот разговор, и их операция, да и вообще вся жизнь.
Он ещё нашёл в себе силы вежливо улыбнуться, попрощаться с собеседниками и, сославшись на боль в руке, уйти из вмиг ставшего невыносимым кафе. Алексей решил поехать в единственное место, где ему могли помочь — во Псково-Печёрский монастырь, к своему духовнику, пять лет как принявшему монашество после смерти матушки старому священнику отцу Тихону.
На удивление, начальство легко и непринуждённо отпустило раненного лётчика «в отпуск по ранению». Единственно, удивил Алексея Иван, попросив взять с собой в поездку его куму — девушку искусствоведа, собирающую материалы к диссертации по весьма спорной, если не сказать больше, теме: «Влияние опричнины на формирование русской художественной культуры в XVI веке». Отказывать повода не было, интересный собеседник в долгой дороге лишним не бывает, и Алексей с лёгкой душой согласился.
В Печёры двинулись на машине. Рука продолжала беспокоить, потому большую часть пути машину вёл автопилот. Обычно Алексей предпочитал управлять сам, получая глубочайшее удовольствие от езды, но сейчас сказывались травма и ответственность за жизнь пассажирки, оказавшейся очень миловидной девушкой.
С первого взгляда Женя не поражала мужского воображения: невысокого роста, худенькая девушка выглядела в свои 27 более подростком, чем сформировавшейся женщиной. Пожалуй, этому способствовало полное отсутствие косметики, но явно не только это. Не слишком правильные черты лица, маленькая грудь, совсем не голливудская улыбка, нос с горбинкой… Случайные прохожие пропускали девушку, не задерживая на ней внимания.
Но когда Алексей начал со спутницей вполне нейтрально-вежливый разговор, скоро он поймал себя на мысли, что ему вовсе не хочется отводить взгляда от лица собеседницы. И дело здесь вовсе не её человеческих качествах, и не в том, что Женя оказалась поистине интересным собеседником. Всё это было так, но сам перед собой Алексей был искренним: его покорили огромные зеленовато-серые глаза попутчицы, смотрящие на мир с редко встречающимися жизненной силой и добрым интересом.
Под этим взглядом личные проблемы как будто отходили на задний план, казались не столь уж и значимыми. Женя невольно заставляла смотреть на мир её глазами. И тогда всё окружающее представало совсем в другом свете, начинало играть новыми яркими красками. Мир больше не был юдолью слёз, местом боли и страданий. Он был несравненным созданием Всевышнего, заложившего в каждую малейшую деталь вселенной огромную мудрость и красоту.
Так же и история переставала быть чередой войн, убийств, предательств и кровавой жестокости. Нет! Во всём, абсолютно во всём был скрыт промысел Божий, ведущий к лучшему, не ограничивая дарованной Творцом свободы воли. Вот та же опричнина. Алексей не склонен был считать это явление однозначно отрицательным и раньше. Он понимал, что в условиях начавшегося на тот момент развала страны, получившего даже в народе хлёсткое название «семибоярщина», центральная власть в лице юного царя просто обязана была пойти на самые строгие, и даже жестокие меры, чтобы уберечь Россию от скатывания в новую феодальную раздробленность.
Но Женя открыла ему ещё одну, очень необычную сторону событий тех лет. Исследуя архитектуру и живопись северной Руси, она не могла пройти мимо факта резкого скачка, случившегося в их развитии в середине XVI века. Именно тогда в Великом Новгороде, Пскове, и, особенно, в Вологде начался поразительный ренессанс во всех сферах искусства. Даже непросвещенному человеку достаточно посмотреть на храмы начала и конца века, чтобы заметить разницу. Ещё более она наблюдается во фресках, иконах, украшениях, дошедших до наших дней.
Чем же объяснить это явление? Некоторые, либерально настроенные историки считают, что здесь прослеживается влияние западной Европы, с которой как раз в тот период у России начали развиваться активные торговые связи через Архангельск. Но это очень легко опровергается! Новгород веками имел самые теснейшие связи с Европой, являясь основателем и крупнейшим членом Ганзейского союза! Да и чисто искусствоведческий анализ говорит, что в новых произведениях искусства влияние Запада далеко не определяющее! Нет! Здесь явно ощущается русская, вернее, московская школа!
Но если явно видно влияние московской школы, то возникает вопрос — почему оно начало сказываться именно в этот конкретный исторический период? И ответ, как ни парадоксально, во влиянии опричнины. Опричнина послужила, помимо прочего, катализатором одного из величайших в истории страны внутреннего переселения народа. Не случайно именно в те годы Ермак присоединил
