Прежде чем я успел открыть рот, фигура сказала голосом моего брата:
– Где ты так долго был?
– О, боже, Богдан – это ты? – на дрожащих ногах я подошел ближе, чтобы свет от керосинки осветил лицо брата. Да, это был он. – Что… что, ты здесь делаешь? Ты ужасно напугал меня, я чуть с ума не сошел от страха.
– Жду тебя. Где ты был?
– Да, ждешь? Но зачем ждешь? Почему ты не у себя, почему не спишь?
– Я захотел поговорить с братом. Ты же не против поговорить с братом? Так, где ты был? – настойчиво повторил он.
Мои зубы так громко и бешено стучали, что мне показалось, он наверняка понял, что мне страшно. «Это не мой брат», – проскочила мысль, и я задрожал еще сильнее.
– Я? Я гулял. Просто гулял.
– Ты замерз?
– Да, немного.
– Давай поговорим. Садись, – он показал рукой на место возле себя. Я кивнул, поставил керосинку на пол, и сел на стул напротив. Лицо брата от лампы осветилось снизу вверх и стало напоминать искривленную гримасу покойника.
– Как у тебя дела с овцами?
– Хорошо. Почему ты спрашиваешь?
– Твой же пес сдох. Ты так любил его, наверняка тяжелее приходится.
– Да, так тяжелее. Ты перестал ходить в школу. Почему?
– Мне никогда не нравилось ходить туда. Это все отец. Он хотел, но не я. У меня нет способностей к учебе. И я знаю, что ты хотел бы быть на моем месте.
– Да, хотел бы, не буду скрывать.
– Теперь у тебя представится такая возможность.
– С чего ты взял?
– С того, что я скоро уйду отсюда. Мне нужно будет уйти.
– Но куда ты пойдешь?
– Пока не знаю. Но уйти придется точно, я это чувствую, – фигура брата наклонилась вперед и прошептала, – во мне что-то живет.
– Что? Что в тебе живет? – тоже прошептал я, замирая от ужаса.
– Пока не знаю, но это с каждым днем становится все сильнее. Я с каждым днем умираю, а оно растет. Я старею, Иларий. Мне пятнадцать лет, но я старею. Этого же быть не может? Моя кожа обвисает и морщится. У меня растет какой-то горб. Мои ногти желтые и слоящиеся, как у старика. Скоро я уже не буду похож на себя. Понимаешь? Все это началось после твоего дня рождения. Ты что-нибудь знаешь об этом?
– Богдан, прошу, послушай меня внимательно, – вскрикнул я, упав на колени перед ним и обхватив его ледяные, шершавые руки. – Нам всем нужно уехать отсюда. Мы все в опасности. Это я виноват во всем. Я пригласил одного старика в наш дом. Я просто хотел научиться читать! Я не хотел никому зла. Прости меня. Я разговаривал с Бахменом, он сказал, что мы что-нибудь придумаем. Мы найдем способ изгнать его из нашего дома. Я подумал, что можно позвать священника.
– Хи-хи-хи…
Я поднял голову: брат скорчил гримасу, похожую на улыбку, и выставил желтые зубы. Его смех стал еще громче, и он уже хохотал, как каркающий ворон.
– Я же знал, что это ты! Ты всегда был недоумком, и теперь еще больший недоумок, точь-в-точь как задница барана Прошки! А Бахмен твой старый, жалкий и безграмотный тупица. Что он может знать об этом? Священника ты позовешь, – Богдан зашелся в новом приступе хохота, – твой священник здесь бесполезен. Так как он теперь – это весь дом. Весь дом ему принадлежит. Он пропитался в него, как масло в хлеб, в каждую стену, в каждую деревяшку и половицу, – вдруг брат резко прекратил смеяться и вытянул худую шею с заострившимся кадыком, похожим на куриный коготь, в сторону лестницы. – Слышишь? Кажется, он идет.
Действительно послышался тихий скрип лестницы, словно наступила нога человека. Еще один скрип. Скрип.
Не помня себя, я бросился к окну. Богдан схватил меня за ногу и закричал:
– Помоги мне! Мне нужно знать, кому скоро исполнится тринадцать?
Уцепившись за раму, я попытался оттолкнуть брата.
– Скажи мне имена, и я отпущу!
– Нет! – закричал я, разглядев тощую руку, появившуюся в проеме чердачного входа. Кто-то полз наверх и вот-вот должен был подняться. Со всей силы оттолкнув брата, я распахнул окно и прыгнул, упав на черепицу, покрывавшую коридорный навес, перекатился, и рухнул на землю. Покатая крыша навеса спасла меня: я упал с небольшой высоты. Быстро поднявшись, я посмотрел в чердачное окно. Там было уже темно, свет от лампы больше не горел. Я побежал в сторону сарая. Почему-то я чувствовал, что там буду в безопасности. В сарае я упал на стог сена, которое тогда мне показалось мягче любой постели, зарылся в него и незаметно для себя заснул, точно провалился в глубокую яму.
7
Проснулся я от беспокойного блеянья овец. По солнцу я понял, что давно уже наступило время пастбища. Бахмен отчего-то утром не пришел, а сам я чувствовал себя таким разбитым, что о выгоне овец и речи быть не могло. Подкинув животным корма и сена, я услышал шум, доносящийся с улицы, будто кто-то подъехал к дому, и выглянул. Возле ограды действительно остановилась коляска, и два человека вышли из нее. Одного я узнал – высоким худощавым, в серой фуражке был Ладо, а другой, крупный, невысокого роста мужчина был мне не знаком.
– Здравствуй, Иларий, – поздоровался Ладо, когда я подошел к ним. – Ты что, в сарае ночевал? – он вытащил из моих всклоченных волос несколько сухих веток травы и представил второго человека. В тот момент я уже вспомнил его. Однажды, когда я с отцом был «Низкогорье», к нам подошел этот самый человек. Он купил у нас сыр и мясо. Тогда отец пояснил мне, что это староста нескольких селений, и он очень богат. К нему многие обращались за денежной помощью, но отчего-то отец добавил, что как бы худо не было, лучше к нему никогда не обращаться. Звали его все просто Милон.
Мужчина добродушно кивнул мне и, прокашлявшись, направился к дому.
– Он может помочь, – сказал Ладо, когда староста, постучав несколько раз в дверь, и не дождавшись ответа, зашел внутрь. – Все, что ты мне вчера рассказал, Иларий, звучит очень неправдоподобно, но я тебе верю. Я всю ночь думал, чем бы тебе помочь, но сам я не могу, ты ведь знаешь. Мне говорили, что, если какие проблемы, то лучше обратиться к Милону. Не зря же он заправляет всеми Холмами. Может, врача пришлет или еще чем поможет. Да и добрый он вроде, как только я рассказал ему про твою беду, так сразу и
