врага. Нет, одно зрение не поможет. Я опускаю бинокль и пытаюсь на слух определить, откуда льется огненная струя. Мне кажется, я угадываю направление, откуда ведется огонь. Но сумею ли я одной гранатой уничтожить пулемет врага? Мне не хочется возвращаться обратно, и я продолжаю продвигаться ползком. Пули свистят над самой головой. Но вот они падают вблизи.
Неужели меня заметили? Нет, это мне кажется. Но почему неожиданно тяжелеет винтовка в руке? Я стараюсь приподнять ее и не могу. Тогда я бережно кладу оружие возле себя и ощупываю правую руку. Как я не заметил раньше, что рукав комбинезона, как губка, пропитан кровью? Я ползу обратно и, оборачиваясь, стараюсь не потерять направления на пулемет. Лес неожиданно делается густым, вместо одного куста в глазах вырастают сразу десять. Я чувствую страшную сонливость. В ушах стоит глухой шум, как будто бы я нырнул в воду. Нужно пересилить потухающую волю. Я кричу, но не слышу своего голоса. И тут я чувствую, как на меня обрушивается огромная гора.
…Кто-то поднимает мою голову. Я вижу большие серые глаза Луканди с рыжими огоньками.
— Шестьсот метров… вот за тем камнем, — шепчу я. Луканди кивает головой.
Как хорошо в окопах! Раньше я никогда не замечал, что на дне траншей так тепло и уютно. Мне рассказывают, что высота 1780 взята. Я спал три долгих часа. Рука забинтована и уже не болит, как раньше. Только голова кружится, но это от потери крови.
Вскоре приходит машина и увозит нас — нескольких раненых — в Мадрид. Мне очень хочется повидать брата, но он далеко, на высоте 1780. Когда мы отъезжаем, я кричу друзьям:
— Передайте Альберто, пусть дерется за двоих. Я скоро вернусь.
В госпитале
Наша маленькая туристская машина, превращенная в санитарную, мчится по шумным улицам Мадрида. Вот бульвар Кастельяно с пышными дворцами. Я стараюсь не пропустить дом № 56.
— Не так быстро. — прошу я шофера.
Сколько бы ни прошло времени, какие бы события ни стряслись, никогда не забыть нескольких минут, приведенных в этом доме, откуда я вышел настоящим бойцом — с винтовкой на плече и удостоверением народной милиции в кармане.
Я сижу с шофером и киваю на дом, где впервые увидел Луканди. Серое здание вызывает неожиданный интерес и у водителя «санитарки».
— Скоро «Офтальмико». Тебя вылечат там в один день, — обещает он мне.
Вот, оказывается, куда меня хотят отвезти — к окулистам.
— Что ты путаешь. Зачем мне «Офтальмико»? — И я показываю шоферу на перевязанную руку.
Но мой провожатый поясняет, что все больницы Мадрида заняты только одним — лечением раненых — и что глазная клиника «Офтальмико» тоже превращена в военный госпиталь.
— Я тебя везу в лучшую, — успокоительно говорит знаток больниц.
Мы проезжаем по улице, параллельной той где я живу, — отсюда совсем близко до моего дома. Я думаю о том, что неплохо было бы забежать туда на минуту и оставить сестрам марокканский нож.
— Отберут, как ты думаешь? — И я протягиваю на осмотр мой трофей.
Шофер дает мне десятки разнообразных советов, как уберечь нож, и рассказывает какую-то фантастическую историю о раненом солдате, умудрившемся спрятать под матрац ручной пулемет.
Но вот и строгий пятиэтажный госпиталь «Офтальмико». Я никогда не думал, что через несколько месяцев снова попаду сюда, с тяжелой раной. Санитары ждут нас у входа. Среди юношей и девушек в белых халатах — немало знакомых. Правда, я не знаю их имена, но все это студенты Мадридского университета, и недавно мы встречались довольно часто.
— Спасибо, — говорю я, когда предлагают носилки, — мне нетрудно дойти и самому.
Я всматриваюсь в лица женщин в белых халатах.
Не найду ли я среди них мать Франциске Уренья? Она работает в каком-то госпитале Мадрида, и Попэй, острил, что четвертый батальон может быть спокоен: у него есть теперь свой посредник между жизнью и смертью.
Большая, с высоким потолком и белыми стенами палата уставлена кроватями. Моя постель у самого окна. Чтобы добраться до нее, нужно пройти всю комнату. Но это не так легко. Раненые засыпают меня вопросами. Я останавливаюсь, не зная, кому ответить раньше. Они спрашивают о судьбе своих друзей, называют имена, которые я никогда не слышал, и немало удивлены, когда я отвечаю, что никого из их приятелей не встречал. Тогда начинается допрос: откуда я, где дрался, в какой партии состою, хорош ли мой командир, опасна ли рана и есть ли у меня мать?
Вопросов не перечесть. Сестра Хулия, студентка философского факультета, сообщает мне о неизбежном допросе каждого новичка. Всех встречают одинаково, и я обязан отвечать. Мои соседи — легко раненый шестнадцатилетний мальчишка и взрослый крестьянин без ног, о чем с грустью предупреждает Хулия. Мы знакомимся:
— Педро, — говорит крестьянин, протягивая руку.
— Пэпэ, — старается как можно серьезней отрекомендоваться мальчик. — Я разведчик.
Мне остается сообщить свое имя, и мы уже друзья.
— Знаешь ли ты Листера? — Педро испытующе смотрит, стараясь сразить меня неожиданным вопросом.
Кто в республике не знает этого боевого организатора и командира героического 5-го полка!
— Слышал, — отвечаю я с притворным равнодушием.
— Мы с ним служили вместе, — сообщает мне Педро и продолжает пристально смотреть на меня, желая выяснить, какое впечатление произвело это сообщение.
Пэпэ подмигивает, мы с ним уже в заговоре. Жестами он даст мне понять, что я правильно разыгрываю свою роль и должен дальше оставаться таким же равнодушным. Я молчу. Тогда Педро таинственно сообщает, что он участник боев у Морато де Тахунья.
Тут я действительно становлюсь в тупик.
— Это историческая деревня, — поясняет Педро, — ее грозился взять Кейпо де Льяно, но Листер его обставил.
Педро хохочет и рассказывает мне, как болтливый фашистский генерал вещал по радио, что любимое его вино делают в деревушке Морато де Тахунья и что он займет эту деревню, чтобы попить вина.
— Тогда наш командир сказал, что вкус совпал: рабочие и крестьяне, оказывается, любят то же вино, что и генерал Кейпо де Льяно.
Палата смеется. Вероятно, раненые не в первый раз слышат эту историю из уст Педро.
— И ты знаешь, что сделал Листер? Он послал телеграмму в Севилью. «Генерал, — писал наш командир, — Морато де Тахунья еще никем не занята, но мы ее решили взять раньше потому, что после вас мы рискуем ничего не найти в винных погребах.
— И действительно вино вкусное? — осведомляется кто-то с другого конца палаты.
— Мечта, разлитая по бутылкам, — с серьезным видом отвечает Педро. — Но мы не пьяницы, — нравоучительно объявляет он, — взяв Тахунью,
