отказывающий трансцендентальным категориям в статусе действительности, неожиданно говорит о «мыслимой метафизически завершенной действительности», т. е. переходит границы от объективности и научности к метафизике, указывая тем самым и на границу действия трансцендентального эмпиризма, не способного решить проблему завершенности, тотальности действительности. Сначала речь идет о введенном им понятии объективной действительности: «В своей тотальности она расстилается перед нами как замкнутая, покоящаяся в себе всейность (Allheit): прошлое, настоящее и будущее сняты (aufgehoben), они образуют непрерывное полностью замкнутое постоянное целое. Само время теряет здесь всякий смысл. Время и пространство совпадают, остается только в некоторой степени недифференцированная форма созерцания. Соответственно и причинность теряет свое особенное значение, которое отличает ее, например, от субстанциальности. Эта мыслимая метафизически завершенной действительность является нам как бесконечная всеобъемлющая вещь, причинная необходимость временной последовательности становится постоянным необходимым совместным бытием, с необходимостью взаимосвязанные вещи становятся свойствами постоянной вселенной, которая представляет эту достигшую своей идеальности действительность»[76]. Эта мыслимая завершенной действительность является «царством абсолютной необходимости», а понятие первичной причинности теряет свои специфические свойства и оборачивается в противоположное понятие необходимости. Приведение последовательного анализа первичной причинности к своей противоположности – необходимости, является, по Гессену, свидетельством «невозможности применения понятия формы к тотальности содержания», а также того, что такое понятие формы «не имеет соответствующего ему объекта, который оно конституирует», и что, таким образом, оно является «лишь регулятивным принципом»[77]. Такой ход Гессен заимствует у Канта, указывающего в трансцендентальной диалектике на то, что идеи нельзя использовать в качестве конститутивных принципов, способных к высказываниям об объектах, а только как регулятивные принципы, которые служат лишь указанием пути, по которому следует идти, если рассматривать объекты с научной точки зрения. Таким образом, идеи – это «правила рассмотрения объектов», а «не законы их устройства», они субъективны и относятся к трансцендентной сфере долженствования, стоящей над научной сферой понятийной обработки действительности. Первичная причинность через свою противоречивость в метафизическом рассмотрении также указывает на то, что ее можно охватить только как регулятивный принцип, как идею, как понятие формы (Formbegriff) без понятия бытия (Seinsbegriff), в противном случае она становится конститутивной. Означает ли это, что первичная причинность является чистой формой? Ведь в ее определение входит содержательное понятие «куски действительности», а значит ее нельзя полностью оторвать от содержания. В свою очередь, можно ли содержание, вещь рассматривать без понятийных наслоений формы, можно ли дойти до чистой формы созерцаемой многообразной действительности? Ответ следует из «квази-догматической предпосылки, что действительность никогда не повторяется», вводимой Гессеном, вслед за Риккертом, и состоящей в том, что, если «осмыслить всю глубину» этого положения и мыслить его последовательно до конца, то окажется, что «“действительным” является только моментальное состояние вещи»[78]. При этом нельзя констатировать изменения, а следовательно, последовательности, «каузальность в чистой действительности теряет свой смысл»[79], а вместе с постоянством, являющимся определяющим для субстанции, теряет в чистой действительности свой смысл и субстанциональность, превращая понятие субстанции из конститутивного принципа в пределе мыслимой чистой субстанции в регулятивный принцип, поскольку «достижение» собственно действительности означает ее снятие как понятия действительности. Таким образом, «если мы мыслим действительность завершенной, причинность превращается… в субстанциальность, или лучше сказать, оба они совпадают, чтобы разрешиться в высшую форму необходимости»[80]. Оба принципа выступают как регулятивные, указывая на необходимость и невозможность завершения их окончательного определения. Понятие первичной причинности является одним из последних в теоретической области, оно не допускает дальнейшей редукции. Первичная причинность – это общее условие как общей закономерности, так и исторической причинности, хотя она и не относится к ним как понятие целого к частям и как общеродовое понятие. Понятие первичной причинности как необходимости временной последовательности относится только к причинной действительности, оно представляет другой тип общего, абстрагирования: «трансцендентальная общность является общностью предпосылки, примиряющей противоречия нижних форм, [общностью. – Ю. М] требования, которое показывает проблему, вовлекающую в себя все нижние проблемы»[81] Гессен ссылается на Канта, интерпретируя его положение о том, что чистые категории «сами они… не могут быть определены», они «суть ничто иное как представления о вещах вообще»[82]. Мы не можем дать реального определения ни одной категории, сделать ее объект понятным, без того чтобы сразу же не опуститься до необходимости условия чувственности. Таким образом, регулятивные категории только указывают и описывают проблемы, которые наука не может решить, являясь только пограничными понятиями.
Так заканчивается расстраивание Гессеном посредством трансцендентального эмпиризма понятия причинности. Гессен еще раз подчеркивает, что он хотел посредством «априори (трансцендентного долженствования) лишь укрепить эмпирические науки и убрать с дороги все метафизические предубеждения»[83]. Но это не означает, что за пределами науки нет других возможностей решения проблем, возможны и другие области и другие средства. Гессен указывает еще на одно глубочайшее значение системы Канта, состоящее в том, что Кант показывает, как область практического разума начинается там, где заканчивается область теоретического, и как теоретические регулятивные принципы превращаются в конститутивные практические принципы. В эстетической области Гессен показывает, как введенный им регулятивный принцип «объективной действительности» приобретает конститутивное значение. Отмечая такое превращение, Гессен определяет регулятивные принципы как «относительно регулятивные принципы». Он заключает, что происходит постоянный поиск более общих трансцендентальных принципов, расстраивание условий возможности познания, и демонстрирует это введением своих новых раздвигающих границы пограничных понятий: объективной действительности и первичной причинности, а также новой методологией обобщения посредством примирения более общими принципами новых проблем. Поскольку на протяжении всей своей диссертационной работы Гессен следует выбранной им методике Риккерта, демонстрируя блестящее владение ею, вполне уместно обратиться к критике Фолькельтом Риккерта, на которую последний сам указывает в сноске в своей работе «Границы естественнонаучного образования понятий»: «Фолькельт находит у меня (Deutsche Literaturzeitung, 1893, № 11) “столь распространенную в современной философии ведущую к путанице наклонность субъективистически разрешать сущее в всего лишь вспомогательные понятия, точки зрения, способы понимания, словом, заставлять его улетучиваться”… <…>…я сознаю в себе лишь стремление указать объективные условия познания»[84]. Как критику усиления трансцендентализма, так и ответ на нее можно отнести и к Гессену. Гессен также констатирует в современной философии «крайнее напряжение рационалистической тенденции», проявляющееся в «расширении доступной разуму области, которое связано с обособлением “чистой философии” (в частности “чистой логики”), как самостоятельной области знания. Рациональный мир расширяется, пополняется “трансцендентальным” (Коген), “идеальным” (Гуссерль), “миром ценностей” (Риккерт), как особым предметом философского исследования»[85]. Философия отграничивается от метафизики, она «ищет предпосылки общей значимости культурных ценностей. Она не решает проблем бытия…»[86] Однако Гессен констатирует наличие и влияние и другой тенденции, которая началась с Фихте, – это усиление иррационального момента. Он
