без отрыва от производства», — шутили разведчики.
Скоро, скоро все устроится, заживем нормальной жизнью, строго регламентированной уставами и расписаниями занятий. Говорят, красноармейские кровати, тумбочки, табуретки и другое нехитрое казарменное оборудование находится в пути из Староконстантинова, вот-вот прибудет на железнодорожную станцию.
Оттуда едут и семьи командиров. «Где же их расселять?» — всполошился я. То ли оттого, что другие дела и заботы целиком захватили меня, то ли потому, что сам никогда еще не имел квартиры, жил в общежитиях, а потом в казармах, но, откровенно говоря, я даже не подумал о том, где же будут жить семейные командиры, хотя это входило и входит в обязанности политработника. И вдруг как-то вспомнил и спохватился: «Вот те и на, опростоволосился!.. Как же все-таки быть?»
Конечно, первым долгом иду к Мазаеву, спрашиваю у него совета.
— Поздно, дорогой товарищ, спохватился, — встретил меня Маташ Хамзатханович с напускной строгостью, но тут же улыбнулся по-дружески, без тени превосходства. — Не беспокойся, все уже отрегулировано. Под вечер соберем командиров взводов и пойдем смотреть жилье.
«Ну и ротный у нас! — подумал я, и что-то теплое колыхнулось в душе, волной подступило к горлу, да так, что я ничего не мог вымолвить в знак благодарности. — Когда он все успевает, этот неугомонный дед Мазай, хотя и молодой, безбородый, но такой же мудрый, добрый, как и тот, сказочный дед Мазай, что пленял наши сердца в детстве? Который уже раз выручает меня!..»
Под вечер командир роты, захватив связку ключей, повел нас в Садовую Вишню. Весь день шел дождь. Размокшая, скользкая дорога спускалась вниз. Там, в изломах котловины, ютилось небольшое местечко с таким поэтичным названием. На западной окраине, у самой дороги из Перемышля, возвышается костел с крутой черепичной крышей, с восточной, на выезде в сторону Львова, — церковь с круглым поблекшим куполом. В центре местечка — базарная площадь, покрытая лобастым булыжником, а за площадью начинаются сплошные развалины с торчащими кое-где закопченными трубами.
— Зачем, спрашивается, было здесь бомбить? — глядя на эти руины, восклицает младший лейтенант Федор Могила. Всегда румяные, как у девушки, щеки его бледнеют, карие глаза смотрят недоуменно. Он уже, оказывается, не раз бывал в местечке, успел обо всем расспросить местных жителей, но недоумение его от этого нисколько не уменьшилось, скорее, наоборот, возросло и не дает ему покоя. — Боев тут никаких не было. Войска, говорят, тоже не проходили. А железнодорожная станция вон где находится, — Федор кивнул назад, за манеж, где теперь стоят наши машины. Скользя по жидкой глинисто-желтой грязи, он догнал командира роты, поравнялся с ним. — А вы, товарищ старший лейтенант, как думаете? Для чего немцы такое сотворили?
— Немцы, — Мазаев придерживает шаг, поворачивает мокрое от дождя лицо к младшему лейтенанту и другим командирам, — пожалуй, не точно сказано. Немецкие фашисты — это будет поточнее. А фашисты, как известно, не могут жить без войн и разбоя. Мы видим их кровавый след, можно сказать, в натуральную величину. Наглядно и убедительно.
— Рассказывают, что тут под развалинами сотни людей погибли. Спрашивается, чем они провинились? — негодовал Федор. — Какая тут цель?
— Цель фашистов тоже известна, — сказал Мазаев уже на ходу. — Хотят завоевать и покорить весь мир. «Нам, — кричат они, — не хватает жизненного пространства». А отсюда надо, мол, убивать и сжигать побольше. Вот и вся их звериная философия.
Несколько минут мы идем молча. Командир роты вновь зашагал размашисто, взгляд его сосредоточен, даже суров, брови нахмурены и сдвинуты к переносице. О чем он думает сейчас? О тех фашистских летчиках, которые снижались здесь и хладнокровно сбрасывали бомбы на маленький мирный городок? Или о детях, что погибли под этими развалинами? А может, о своих сыновьях, которые едут к нему в тряских вагонах, и о том, что и они здесь будут в опасности?
Не исключено, что он мысленно поругивает и меня за то, что не всегда так, как нужно, разъясняю пакт о ненападении с Германией. Мазаев всегда говорит об этом прямее, откровеннее, чем я. «Дипломатия» неуместна во взаимоотношениях с красноармейцами. Непременно надо привести сюда, к этим развалинам, всех разведчиков и побеседовать с ними. Вот так, как Мазаев сейчас с нами.
Мы выбрались на мощеную улицу, вплотную подошли к руинам — в ноздри ударил смрад, удушающий запах пожарища. Младший лейтенант вновь поравнялся с Маташем Хамзатхановичем.
— Вот посмотрите, что зверюги натворили, — показывает он командиру роты на груды кирпича, из которых торчат исковерканные перекрытия.
— Видел, видел уже, — бросает на ходу Мазаев. — И не только это. Сколько их было на нашем пути! Все запечатлел вот тут, — он приложил руку к сердцу. — Навсегда!
Однако любопытный Федор не отстает, видно, ему невтерпеж: хочется разобраться во всем, что его тревожит с тех пор, как на наши глаза стали попадаться следы фашистских бомбардировок.
— С политической стороны, товарищ старший лейтенант, вы нам тут хорошо объяснили, — Федор вновь выравнивает шаг с Мазаевым, — а вот как это понимать с военной точки зрения?
— С военной? — переспрашивает командир роты, скорее всего для того, чтобы подыскать нужные слова, четче выразить свою мысль. — И тут все угадать не трудно. Эти устрашающие картинки, между прочим, приготовлены для нас с вами, товарищи военные, и не без умысла. Немецкое командование знало, что мы сюда придем. Вот, дескать, и смотрите, какие мы сильные и непобедимые. Все и всех можем стереть в порошок, превратить в руины… И вас, мол, ждет то же самое. А то, что они на нас точат зубы, в этом нет никакого сомнения. Несмотря на переговоры и договоры.
Разговаривая, мы подошли к большому двухэтажному дому, углом примыкавшему к базарной площади. В правом крыле дома раньше был зал для судебных заседаний, теперь его приспособили под народный клуб, в левом крыле, внизу, какие-то лавчонки с витринами, а вверху над ними — наши квартиры. Впрочем, квартиры — это громко сказано. Старший лейтенант выделил каждой командирской семье по комнатке, благо у большинства из нас еще не было детей, только у Мазаева — двое сыновей.
Командир роты велел всем наскоро осмотреть свое жилье и заходить к нему. Он тут же открыл ключом одну из многих дверей, выходивших в длинный коридор. Мы оказались в просторной и светлой комнате. Маташ Хамзатханович дал мне ключ и указал на левую дверь, а сам направился к правой.
— Давай и мы посмотрим свои жилища, — сказал он.
Моя комната была маленькая, но очень уютная. Особенно понравилась мне печь, матово блестевшая зеленоватым кафелем. Больше смотреть там было нечего, и я вернулся в первую большую комнату. Туда уже заходили командиры взводов, тоже
