блестящего стилиста и полемиста.
3
В программе первого курса философия не значилась, но Пересветов не хотел откладывать знакомства с Гегелем и, добыв у букинистов его сочинения, принялся их по вечерам читать. Он давно убедился, что чуждые марксизму книги с толку его не сбивают, а, наоборот, в критике враждебных взглядов он оттачивает свои, проверенные и прочувствованные. Именно прочувствованные, ибо Костина голова была устроена эмоционально: он «любил» ту или иную мысль, как любят человека, или ненавидел и тогда уж воевал с ней, не оставляя камня на камне.
Привычка ничего не брать на веру помогала ему и сейчас. Сначала причудливый, почти условный язык гегелевского сочинения заставлял его по нескольку раз перечитывать каждую страницу, иногда строку. Но как только с терминологией он освоился, ему стало удаваться вылущивать из идеалистической оболочки здравые, интересные мысли, точно горошины из стручков.
На вопрос Шандалова, зачем он «тратит время на Гегеля», Костя отвечал:
— Хочу взять у него все, что можно, о диалектике.
Виктор перелистал книгу и со смехом прочел вслух:
— «Результат есть труп, оставивший тенденцию позади себя». Ну знаешь!.. Я лучше буду изучать результат сразу по Марксу или по Ленину. Смотри, заразишься «трупным идеализмом!
— Нисколько этого не боюсь. Отчего же Ленин рекомендует Гегеля изучать?
По мнению Шандалова, Косте гораздо полезнее ознакомиться с «организационной наукой» Богданова.
— Гегель для нас исторически в прошлом, а Богданов — в будущем. Диалектика годна в основном для ниспровержения капитализма с его непримиримыми противоречиями, а в организованном коммунистическом обществе их не будет. Отомрет, стало быть, и наука, исходящая из противоречий.
— Позволь! Как ты рассуждаешь? — удивился Пересветов. — Разве мировоззрение мы меняем по мере общественных надобностей? Разве не отражает оно объективные, от нас не зависящие законы природы?
Шандалов продолжал доказывать, что диалектику со временем сменит «организационная наука».
— Может быть, не совсем та, что у Богданова, но в основном он прав.
— Прав — против Маркса и Ленина?
— Что ты меня допрашиваешь: «против Ленина»! — вспылил Виктор. Когда ему возражали, он самолюбиво краснел. — Я говорю о будущем, в наше время противоречий хоть отбавляй. Потому и Ленин диалектик, а доживи Ленин до коммунизма, он сам создаст организационную науку похлеще богдановской.
— Да ведь нельзя же так рассматривать науку! — горячился Костя. — Пусть в ней много преходящего, наши знания всегда ограниченны. Но есть же в ней и такое, что «написано пером, не вырубишь топором»!.. Закон единства противоположностей действует не только в человеческом обществе, а всюду и везде. Какое дело солнечной системе или атомам и молекулам, что у людей сменится общественный строй? Да и само коммунистическое общество что же, по-твоему, остановится в своем развитии?
— Почему остановится?
— Да как же: противоречий не будет, значит — стоп? Ведь источник движения — противоречие!
— Что значит стоп? Ты примитивно рассуждаешь! Классовых противоречий не будет — будут другие, но их мы сможем планово преодолевать.
— Ага! Значит, противоречия все-таки будут? Даже с твоей собственной точки зрения не следовало бы швыряться диалектикой раньше времени!..
В первый раз друзья так резко разошлись. Но коммунизм при нэпе не казался проблемой завтрашнего дня, практического значения их разногласие пока что не приобретало.
— Я знаю, ты держишься общепринятых взглядов, — заметил Виктор, растягиваясь на Костиной койке с дымящейся трубкой и закладывая свободную руку за голову. — И не собираюсь тебя разубеждать. Но когда-нибудь ты со мной согласишься.
— Сомневаюсь, — улыбался Пересветов. — То есть даже не сомневаюсь, что не соглашусь.
— Ты не будешь оспаривать, что у нас после Ленина самый образованный теоретик — Бухарин, а он, насколько я знаю, склоняется именно к точке зрения о преходящей роли диалектики.
— Извини, пожалуйста, — довольно резким тоном возразил Костя, — Бухарин тут не авторитет, и нечего его ставить рядом с Лениным… Ученость не спасает от ошибок… Кому Ленин разъяснял разницу между эклектизмом и диалектикой на примере «стакана», помнишь? Бухарину…
Их спор вернулся к проблеме противоречий, теперь уже с другой стороны: Бухарин, утверждал Костя, причину развития видит не в «самодвижении» предмета, а вовне, в нарушениях равновесия «системы» со «средой», сама же «система» будто бы стремится к равновесию.
— Выходит, что кто-то завел мировые «часы», а когда-нибудь маятник остановится и жизнь во вселенной замрет…
— Эк куда хватил! — Виктор, со злой ноткой в голосе, засмеялся. — Планета наша действительно стынет, но у нас с тобой еще есть время. На век коммунизма хватит с избытком.
— Ну, землю-то люди в крайнем случае сумеют искусственно обогреть, — возражал Костя, — или на другие небесные тела перелетят, не знаю, как там будет. Дело в другом: наука давным-давно изгнала абсолютный покой изо всех закоулков и, между прочим, сделала это в борьбе с религией, — а мы с тобой в тысяча девятьсот двадцать третьем году возьмемся проповедовать, что стремление к покою лежит в основе движения? На что это будет похоже?..
Не соглашался Пересветов и с бухаринской трактовкой понятия «случайности». Случайность — категория объективная, она не исчезает от установления вызвавших ее обстоятельств и причин, доказывал он. Оспаривал и «сведение» Бухариным категории «качества» к «количеству»…
— Быстро ты натаскался в философии! — заметил Виктор.
— Я и раньше кое-что читал, — возразил Костя.
— Кое-что и я читал. Но у меня к философии интерес постольку поскольку… Вообще, ты больше меня приспособлен к научным занятиям, — рассуждал Виктор, лежа и покуривая. — Я вижу, как ты работаешь: перевернешь уйму фактов и фактиков, а возьмешь себе из них два или три, да еще колеблешься и осторожничаешь, прежде чем вывод сделать. А у меня концепция складывается быстрее, чем у тебя, я беру из фактов то, что мне нужно. Твой метод — индуктивный, аналитический, он ученому больше подходит, а мой — дедуктивный… Мне больше политика по натуре, — заключил он.
К Пересветову зашел Сандрик и тоже, слово за слово, расспорился с Шандаловым. Бухарин подменяет ленинское определение империализма как капитализма монополистического гильфердинговским: «финансовый капитализм» — и самое понятие империализма сводит к внешней политике.
— Ну, и ты тоже у нас ортодокс известный! — съязвил Виктор, поднимаясь с койки и выколачивая докуренную трубку об угол стола. — Убил Гильфердингом! «Ленин сказал, Ленин сказал», а нет, чтобы самим пошевелить мозгами…
— Аргумент, свидетельствующий о присутствии у тебя мозгов, но не аргументов, — хладнокровно парировал Сандрик. — Ты тоже не собственные теоретические открытия отстаиваешь.
— Да между этими двумя определениями существенной разницы нет, как ты не понимаешь! Монополия при империализме осуществляется концентрированным финансовым капиталом.
— Все-таки, — поддержал Флёнушкина Пересветов, — и по-моему, самую глубокую экономическую суть империализма составляют монополии, а не финансы… и не внешняя политика…
4
По-приятельски в институте Костя все ближе и ближе сходился с Флёнушкиным;
