было не так, и поэтому многие боялись, всё было не так, и поэтому многие любовались.
…
Дело шло к вечеру. Иван уже заканчивал свои дела будучи дома, и уже собирался идти к себе в комнату чтобы посмотреть какой-то фильм, однако почему-то он резко захотел на улицу. Бывают такие спонтанные желания, которым ты не в силе отказать. Тем более – на улице было более-менее ясно, а до заката ещё час – пол часа. Было бы даже грехом не выйти в такой вечер на улицу и не прогуляться.
Иван Сергеевич снова оделся, но уже в более простую одежду, и вышел из дома. Дальше он шёл через малые улочки в парк. В парке же Буркин надеялся сесть у речки и просто насладится моментом. Можно сказать, что если бы там не было именно того местечка, то может быть, Иван бы туда ни разу не ходил, так как вообще не любил время тратить попусту в последний год, как он «преобразовался и стал новой личностью». А если серьёзно – то там было просто тихо на фоне остального парка, где очень часто, особенно вечером, родители гуляли со своими детьми, школьники и подростки шумно отдыхали и другие – прочие, кто был не против мешать тем, кто в парк приходит отдохнуть от суеты, а не наоборот ввергаться в неё.
Вот он пришёл и, несмотря на свой интеллигентский вид, развалился на скамейке, закинув ногу на ногу и руки разложив на спинке, чтобы с двух сторон будто бы обнимать двух воображаемых друзей по сторонам.
Звук медленно текущей небольшой речки, показавшийся ему настолько же вальяжным, как и его жизнь, шелест листьев, так тщательно пытающийся что-то сказать, может, секрет для Ивана, создаваемый лёгким ветром, солнце, которое уже скользило между высоток, оставляя искусные, многообразные тени, уходило всё ниже и ниже…
– Всё хорошо! – подумал про себя Иван Буркин.
Всё было не просто хорошо. Душа даже лечилась. От плохого настроения с утра, где он только и думал о серости и тленности бытия, где революция казалась единственным методом какой-то там его борьбы – не осталось и следа. Прекрасный холст! Картина вечности была перед ним. Тонкий смех жизни был благосклонен одним своим представлением. Толпа искромётной радости бушевала у него в голове. Долгожданные песни играли у него в душе. Будто смерть и подвластные ей – угодили к нам в ложу.
…
Миновала пара дней с того момента, как Иван Сергеевич отдыхал в парке и придавался мыслям о радостном и вечном. Правда, уже успели развеяться те мысли, разбежались чувства от природы и стали ещё насущнее проблемы от университета и остальных мирских забот. Всё больше гнусной скуки затекало к нему в глаза.
А если проще, то дел стало больше, и просто сложнее играть ощущенья.
Сказалось ли это на Иване?
Ну как сказать…
Был эпизодец…
Дело было также вечером, не слишком дальним от тех же дней, о которых идёт речь. Было не ясно, как тогда, а сурово – чёрно и тоскливо. Желание спать увеличивалось сильнее с каждой минутой, но Иван терпел и ждал, чтобы лечь по расписанию. Также он ждал пока его друг скинет ему шаблон для практички в ВУЗ, однако он подумал в конце, что дела подождут, а сам он погуляет ещё и отдохнёт хоть как-то, как может.
Снова он поворачивал в замке ключ, снова, в привычном темпе, шёл по лестнице и сразу после выхода из дома пошёл в типичную сторону для буднего дня – на остановку. По пути он воткнул в уши наушники и включил так полюбившегося ему Летова. В данном случае была классика – «Всё идёт по плану».
Всё время, как он шёл по залитой фонарным светом улице, Иван смотрел вниз, то себе под ноги, то чуть дальше, но взгляд его ни в коем случае не поднимался выше уровня дороги, по которой он шёл. Было ли это связанно с усталостью, или же с подавленным самоощущением, которое он испытывал в последнее время из-за работы – неизвестно. Вообще, быть по правде, он частенько в последнее время замечал за собой, и даже Василиса Штормова, его тогда любовь, это подтверждала также замечая подобные странности за ним. В конце то концов – не стоит загонятся и что-то уже накручивать. Буркин же, по крайней мере пока, ничего не решил, и ничего не сделал, чтобы взять и в один момент по щелчку, для того чтобы предать или наоборот.
Но есть одна вещь, которая не давала ему покоя, она как запах, как зрительный образ, как сложный текст, как эпиграмма на слух, стала въедаться ему в голову, и хоть не осмысленно, но он уже стал другим, уже другие цели, другая любовь и места в нём царили. Вообще, человек, существо не преданное, в том числе и на идеи – завтра ярый социалист, а вчера был за веру, царя и Отечество, а вообще через неделю он дикий капиталист. Так было и с Иваном Сергеевичем Буркиным. Нет, ни в коем случае речь не идёт о политических взглядах – всё это пыль, ничтожество, грязь, в которой люди иногда так любят пачкаться! Его измена была на уровне сердца и того, что, может быть, ему подарил сам Бог! Сам Отец, который соблаговолил нас сладко наказать этим. На уровне души! Он вчера вкушал плод вечного в прекрасном парке, а сегодня…
…
Иван Сергеевич наконец дошёл до того места, где решил остановится и посидеть, подумать, как он это называл. Он развернулся боком к спинке скамейки, на которой сидел, будучи в месте, которое одновременно и на пригорке, и в центре города. Иван Буркин просто пялился в эту тьму, из которой как храм, выстраивались неоновые свечения нескольких высоток. Долгое время он просто смотрел на эту картину. Он ни в коем случае даже не искал в ней смыслов – обычный вид на город в ночи. Обычные высотки, обычные люди на улицах, простецкие виды в общем. Иван Сергеевич вообще был человеком творчества, однако сам чуждался чего-то творческого.
– Ещё только познаю. – говорил он сам себе в те моменты, когда хоть как-то проскакивала мысль о том, чтобы самому начать писать стихи, рисовать картины, сочинять музыку и играть с текстом. – Ещё рано говорить о том, чтобы пытаться идти в роль создателя хоть чего-то.
Но это не желание, Иван Сергеевич, это не выбор, который ты вообще в праве осуществить. Это та ноша, которую получает
