Уильямс, – он уехал в Брайтон. Ладно, вы пока фотографируйте, а я схожу к Гарвуду и возьму его описание, только не сводите с нее глаз, пока меня не будет. Я начинаю думать, что две гинеи совсем не непомерная цена за нее.
Вскоре он вернулся, причем вместе с Гарвудом. Гарвуд утверждал следующее: фигура, когда он ее видел, находилась прямо у края картины и через газон она не проходила. Он помнил белую отметину на ее спине, но крест ли то был, сказать он точно не мог.
Это заявление тоже было занесено на бумагу и подписано, тем временем Нисбет возобновил фотографирование.
– Так, и что вы собираетесь делать? – поинтересовался он. – Сидеть и глазеть на нее целый день?
– Нет, я думаю, – ответил Уильямс. – Я просто пытаюсь представить, что будет дальше. Понимаете, за время между прошлым вечером и нынешнем утром могло многое произойти, но этот тип лишь забрался в дом. Он вполне мог успеть все сделать и уйти, но то, что окно открыто, по-моему, означает, что он еще внутри. Поэтому мы вполне можем оставить ее в покое. К тому же мне кажется, что днем она мало изменится или не изменится вовсе. Мы можем пойти погулять и вернуться к чаю или когда стемнеет. Оставим ее на столе и запрем дверь. Тогда никто не сможет сюда зайти, кроме моего уборщика.
Все трое пришли к выводу, что план этот хорош; последующее время они провели вместе, но ни словом не обмолвились о картине при посторонних – при любом слухе об эксперименте на их головы тут же свалилось бы Спиритическое общество.
Дадим им передых до пяти вечера.
Примерно в вышеуказанное время все трое поднимались по лестнице Уильямса. Увидев, что дверь в квартиру открыта, они слегка забеспокоились, но тут же вспомнили, что по воскресеньям уборка происходит на час раньше, чем в будни.
Тем не менее их ожидал сюрприз. Первое, что они увидели, – картина стоит прислоненной к кипе книг на столе, то есть так, как и была оставлена; второе – уборщик Уильямса сидит на стуле напротив, вперившись в нее с неописуемым ужасом.
Как такое могло случиться? Мистер Филчер[12] (это имя не я придумал) славился своей безупречной репутацией и служил образцом для подражания себе подобным не только в родном колледже, но и в тех, что имелись по соседству. Ему никак не было свойственно сидеть на стуле своего хозяина, тем более обращать особое внимание на хозяйские мебель или картины. Да и он и сам понял это. Когда все трое вошли, он резко обернулся и с заметным усилием встал. А затем произнес:
– Прощу прощения, сэр, за то, что осмелился сесть.
– Ничего, ничего, Роберт, – прервал его Уильямс. – Я и так хотел вас спросить, что вы думаете об этой картине?
– Что ж, сэр, я, конечно, не вправе противопоставлять свое мнение вашему, только это не та картина, которую бы я показал своей дочке, сэр.
– Да, Роберт? А почему?
– Никогда, сэр. Она, бедняжка, как-то раз увидела Библию с картинками Доре, и нам потом пришлось три-четыре ночи подряд сидеть с ней, уверяю вас; а если бы она увидела этот скелет или что там еще, несущего этого бедного ребеночка, то совсем бы обезумела. Знаете, какими бывают эти дети – чуть что, и они так нервничают. Только вот что я скажу вам, сэр, такой картине нельзя лежать там, где нервный человек может увидеть ее. Вам что-нибудь еще угодно сегодня, сэр? Благодарю, сэр.
С этими словами сей превосходный человек продолжил обход своих хозяев, ну а джентльмены, коих он покинул, немедленно бросились к гравюре. Дом, как и прежде, стоял на месте под убывающей луной и плывущими облаками. Открытое же раньше окно было закрыто, а фигура вновь появилась на газоне. Правда, на этот раз она не ползла на четвереньках. Теперь она, выпрямившись, ступала длинными шагами к переднему краю картины. Луна была позади, и черный капюшон нависал на лицо, которое было едва видно. Надо отметить, зрители были рады, что смогли различить лишь высокий выпуклый белый лоб да несколько выбившихся волосков. Голова была склонена, а руки крепко держали нечто, что было трудно разглядеть и походило на ребенка, мертвого ли, живого, определить было трудно. Четко виднелись лишь ноги – они были ужасно худыми.
С пяти до семи трое друзей наблюдали за картиной по очереди. Но она не менялась. Тогда они решили, что ее можно оставить, а вернувшись из университета, вновь приняться за наблюдения.
Как только им удалось освободиться, они снова собрались вместе, но фигура исчезла, а дом стоял, освещенный лунным светом. Пришлось потратить вечер на изучение географических справочников и путеводителей. Наконец Уильямсу повезло, и, надо сказать, он это заслужил. В 11.30 он прочитал в «Путеводителю по Эссексу» Меррея следующее:
16,5 милей, Эннингли. Заслуживающим интереса зданием нормандского периода являлась церковь, но в прошлом веке ее сильно перестроили в соответствии с классическим стилем. В ней находятся гробницы рода Фрэнсис, чье поместье, Эннингли Холл, массивное здание времен королевы Анны, с парком в 80 акров, примыкающим к церковному двору. Род в данное время угас, так как последний наследник таинственно исчез в детстве в 1802 году. Его отец, мистер Артур Фрэнсис, был известен в округе как талантливый гравер меццо-тинто. После исчезновения сына он уединился у себя в усадьбе и был найден мертвым в своей студии в третью годовщину несчастья. Он как раз закончил гравюру с изображением своего дома, оттиски которой встречаются крайне редко.
Это, похоже, было то что нужно. Да и мистер Грин по возвращении тут же опознал в доме на гравюре Эннингли Холл.
– Существует ли какое-либо объяснение фигуре, Грин? – последовал естественный вопрос Уильямса.
– Не очень уверен, Уильямс. Когда я впервые побывал в этом месте – это было еще до того, как я прибыл сюда, – то вот что там рассказывали: старик Фрэнсис очень злился на тамошних браконьеров и каждого, кого он подозревал, тут же вышвыривал из поместья, и мало-помалу избавился от всех, кроме одного. В те времена сквайры имели право делать все что угодно, не то что сейчас. Так вот, этот человек оказался последним представителем очень старинного рода – такое часто происходит в этих краях. По-моему, они даже когда-то владели всей округой. В моем приходе, помнится, тоже было такое.
– Как человек из «Тэсс из рода д’Эрбервиллей»? – вставил Уильямс.
– Да… возможно; все никак не могу прочесть эту книгу. Но тот парень мог
