Мура, мигом была перевербована многоопытным чекистом Петерсом и, едва объявившись в доме писателя, пленила его. Успевая заглядывать в постели многих его знакомых, Мура умудрилась не только стать личным секретарём и хранительницей секретного архива тайных писем литературного авторитета, которых так опасались чекисты, но до конца последних мгновений его жизни сохранила статус новой гражданской жены, закрыв глаза умиравшему, что, впрочем, не помешало некоторым считать, будто она его и отравила.
Однако следует ли сетовать по этому поводу на нравы, царившие в те времена и среди тех людей? Истории известны более кошмарные века и гораздо ужаснее злодеи. Достаточно вспомнить прославившееся политическим коварством и нравственными пороками знатное семейство Борджиа в средневековой Италии, перетравившее всех своих врагов и принявшихся друг за друга ради власти. Фальшью и подлостью завершился конфликт соперничающих политических группировок во времена печально известной Французской революции, когда якобинцы[33], отправив под нож гильотины монарха и свиту, принялись за бывших единомышленников жирондистов, дантонистов, эбертистов, фельянов[34] и прочую бунтовавшую братию, не тратя время на мелкий люд, который запросто топили тысячами, а крестьян, рабочих, солдат, лакеев и служанок развешивали на деревьях в садах и парках. В конце концов революционные палачи были удостоены той же участи: казнены и сами.
То же зачиналось с новым веком и в России, когда будто из развороченной кучи вырвались взбешёнными насекомыми многочисленные разномастные политические бунтари, объявившие себя кадетами, эсерами, монархистами, анархистами, трудовиками, социал-демократами. Эти, последние, тоже разодрались меж собой и разделились на беков, то есть большевиков и меков — меньшевиков. Не разбиравшийся толком ни в тех ни в других, Енох Иегуда, поспешавший успеть хоть куда бы, угодил к тем, кто громче и красивее всех орал о свободе, подменяя ею вседозволенность. С дуру попал в анархисты и за собственную глупость потом всю жизнь расплачивался, так как тут же наломал дров.
Грязные умники сподобили его на неслыханную гнусность — обокрасть мастерскую двоюродного дяди, куда он был принят учеником по просьбе отца. Начинающему революционеру поручили изъять из гравёрной инструменты для изготовления поддельных печатей, и тот был пойман с поличным. Кража у приютившего родственника, хотя её и попытались не раздувать, покрыла семейство неслыханным позором. Воришка, давший клятву молчания партийным сотоварищам, не проронил ни слова в своё оправдание, но чувствуя себя гадким псом, укусившим руку его кормящего благодетеля, не дожидаясь проклятий отца, сбежал из дома и всю оставшуюся жизнь пытался смыть чёрное пятно. Однако первая же его попытка доказать, что проступок не был продиктован низменными мотивами, закончилась чудовищным провалом: для налаживания связей с московскими анархистами он отважно вызвался ехать в Белокаменную и был арестован. То ли ему не доверяли в связи с первой неудачей, то ли от него намеренно пожелали избавиться по социальным или национальным мотивам, только юнец был коварно предан и сдан в лапы жандармерии провокатором — самим же главарём банды, которая готовилась не к какой-то политической акции, а намеревалась ограбить банк в Москве, для чего и требовались знания и поддержка местных.
На допросах задержанный держался достойно. Ничего и никого не выдал. Впервые назвавшись Генрихом Ягодой, твердил, что приехал принять христианство, чтобы устроиться на работу. За неимением веских улик, как еврей, не имевший права жить в Москве, был осуждён к двум годам ссылки.
С изменением имени и вероисповедания, словно по мановению волшебной палочки началась меняться и сама жизнь Генриха: по случаю амнистии, объявленной в знак празднования 300-летия дома Романовых, ему наполовину был сокращён срок наказания и через год, перебравшись в Санкт-Петербург, он устроился на Путиловский завод. Вот тогда и помчался он, будто обруч, пущенный жёсткой рукой с горки под откос по булыжной мостовой прямо-таки фантастической своей судьбы.
Грянула Первая мировая, призван в армию, в мерзких окопах собственной шкурой познал шаткость бытия и ужас предчувствия настигающей смерти, ефрейтором стрелкового полка был ранен, демобилизован, а когда к тому же докатилась горестная весть о расстреле второго брата Льва за попытку поднять мятеж в боевой части, очутился в большевиках, громче остальных ратовавших: "Штык в землю! Долой царя-кровопийцу!" Партийных поручений не чурался, бывало, и агитки в газетки пописывал, и сам редактировал печатные листки, а в одной из передряг ему посчастливилось укрывать от погони самого Николая Подвойского и, спасённый от жандармов, руководитель "военки" — организации боевых дружин большевиков, оценив его действия по достоинству, немедля приблизил Генриха к себе, поручив ему ответственную роль среди помощников, после чего их невольное знакомство переросло в более близкие и доверительные взаимоотношения. Старший и опытный профессионал помогал понравившемуся аккуратному, исполнительному молодцу и советом, и делом ещё долгое время. Конечно, они были рядом во время февральских военных действий[35], когда удалось захватить дворец Кшесинской[36] и даже разместить там большевистский штаб, и в бурные дни и ночи Октябрьского переворота, когда один командовал боевым отрядом, а другой — всеми вооружёнными действиями по штурму Зимнего дворца.
Бурные ликования в стане победителей не затянулись. Шедший "впереди с кровавым флагом в белом венчике из роз"[37] оставил их, лишь начались чествования. Составляющие значительную часть эсеры и разномастные попутчики затеяли бесконечные разборки и откровенные драчки по поводу главенства во власти и раздачи портфелей министров в правительстве. Даже среди старых революционеров пошли трения; меньшевики и ранее не особенно считавшиеся с большевиками, вставляли палки в колёса в каждом удобном случае незадачливому их кандидату, напоминая прежние малейшие грешки. Недобитые враги, воспользовавшись разгоравшейся склокой, тут же организовали всероссийскую забастовку служащих государственных учреждений. Голод, холод, обнаглевшие банды уголовников и мародёров грозили столице большой бедой. Ленин, всё же спешно избранный председателем Совета народных комиссаров, первым учуял смертельную опасность, нависшую над республикой, и в течение нескольких дней Дзержинский по его поручению создал монстра, способного дать отпор коварному злодейству в любом обличии. Заранее не пугая народ, название ему дали попроще и совсем мирное, объявив Комиссией, как в старые имперские времена. Однако заглянувший в особо секретный документ враз заметил бы, что каждый раздел задач, обозначенных в положении той "невинной" на вид Комиссии начинался недвусмысленными полномочиями "беспощадно вести борьбу!.."[38]
Естественно, большевики постарались принять все меры, чтобы центральная и подчинённые ей равнозначные комиссии на местах при губернских советах укомплектовывались наиболее надёжными и проверенными в боевых операциях беспощадными к врагам бойцами. Кроме того, что возглавлял её сам Железный Феликс, в состав Коллегии ВЧК от Центрального комитета ВКП(б) был делегирован Сталин, и с той поры он до конца своих дней никогда
