что у Любы рак и уже неоперабельный. Это был страшный удар. Люба уволилась с работы. Вика пару раз пыталась навестить ее дома, но Виталик не пустил.
– Она не хочет никого видеть, – сказал он, потупив глаза. Откуда-то из глубины квартиры раздавались страшные стоны.
Мы все пришли на похороны Любы. Она лежала в гробу страшная, высохшая, не похожая сама на себя. На родителей ее тяжело было смотреть. Только Виталик вроде бы как-то даже подрос и расправил плечи.
Через год он женился. Вике позвонила Любина мать и рассказала об этом. Жаловалась, что он не отдал им почему-то Любины вещи, и еще много всякого. Вика рассказала нам, и мы еще раз утвердились в нашем мнении, что он гад и сволочь.
Столкнулась я с Виталием лет через десять после Любиной смерти. Я перешла на другую работу и первый же человек, которого я там встретила, был он. Я холодно поздоровалась и постаралась его избегать, насколько это было возможно. В коллективе его все если не любили, то уважали. Мне очень хотелось рассказать им, насколько они не правы. Виталий, вроде как почувствовав это, сам подошел ко мне первым.
– Я знаю, что меня не сильно любили Любины подруги, – начал он.
Я в ответ только пожала плечами. Виталий не смутился:
– Догадываюсь, что для этого у вас были причины.
Мне было неинтересно это слушать, и я попыталась уйти.
– Что вам рассказывала Люба? – неожиданно спросил он.
– А то ты не знаешь! – ответила я грубо.
– Не знаю. Но могу догадываться. Наверное, она говорила вам, что это я хочу детей? И что я заставляю ее делать все эти страшные операции, пить таблетки, от которых ее мутило, а ее родителей пахать как проклятых ради ее мечты?
– Так все-таки ее мечты или твоей? – уточнила я.
– В том то и дело, что ее, – грустно ответил он, – Люба вбила себе в голову, что нам нужен ребенок и только родной. Я предлагал взять сироту из детдома, но Люба была категорически против.
Я ему не поверила.
– А конфликт с ее родителями? – спросила я
– Какой конфликт? А, это ты о том, что ее родители решили, что я больше не могу жениться, потому что раз их дочь умерла, то и мне жить не зачем? Они старые, больные люди, мне их жаль.
– Ты забрал все Любины вещи! – напомнила я.
–Да, тут каюсь, отдал все в церковь, не посоветовавшись с ними. Но они так всегда истово верили, думал, что одобрят такой поступок, а оказалось, что им ее вещи были нужнее.
Я продолжала ему не верить. Тогда он сказал:
– Я специально женился на женщине с детьми. Не хотел второй раз пережить этот ад.
Оля сошла с ума.
Мама позвонила мне в среду вечером. Мы не созванивались с ней часто, да и обычно я ей звонила, а не наоборот, потому я испугалась:
– Алло, алло! Что случилось? – спросила я испуганно.
– Ко мне Оля Ковалева заходила, – ответила мама.
Я не сразу вспомнила, кто такая Оля Ковалева, решила, что мама рассказывает о ком-то из своих знакомых или бывших коллег по работе, но мама, догадавшись как-то, что мне нужны дополнительные данные, добавила:
– Оля Ковалева, которая училась с тобой в институте.
Только тогда я вспомнила. И страшно удивилась. Мы не были особо близкими подругами, да и вообще подругами нас назвать было тяжело. Мы познакомились на вступительных экзаменах, случайно выяснив, что приехали поступать в столицу из одного и того же богом забытого городка. Поступив, вместе поехали домой, порадовать родных. У Оли они были немного странные. Но не подумайте, что это какие-то сплетни, она сама мне так сказала. Дело было в том, что у Олиного отца был официальный диагноз – шизофрения. Он лежал по полгода в психиатрической больнице, попросту «дурдоме», находившемуся на окраине нашего города, окруженный соснами, вроде бы это противотуберкулезный санаторий, а не место, где ловят демонов. Демонов Олиного отца поймать не могли, и потому его выпускали через полгода обратно, в обыкновенную жизнь. Он пил таблетки и сидел безвольным кулем в кресле, но потом то ли организм начинал привыкать к лекарствам, то ли еще что-то, но у отца опять начинались приступы, и история повторялась. Оля рассказывала об этом настолько буднично, что рассказ ее напугал меня оттого еще сильнее. Отец не работал, а потому жили они с матерью с толпой престарелых родственников с обеих сторон, бесчисленными бабушками и тетушками, которые должны были помогать матери и Оле тоже справляться с отцом, когда его демоны начинали особенно буйствовать.
Оля проучилась со мной все пять лет, мы ездили с ней вместе на каникулы домой, но я жила в общежитии, а Олю устроили к какой-то очередной тетушке, которой повезло жить в столице, а потому она вносила свой вклад в усмирение бесов тем, что пустила провинциальную родственницу пожить к себе. Все эти обстоятельства, а особенно то, что Олины рассказы пугали меня похлеще какого-то хоррора, я старалась не общаться с ней лишний раз. Вот так и вышло, что подругами мы так и не стали. Правда Оля побывала у меня когда-то дома. Это было лет семнадцать назад и один раз. Мы приехали вместе и взяли с вокзала такси, но Оля вспомнила, что сунула свою куртку на вокзале в мою сумку, и нам пришлось зайти вместе ко мне домой, чтобы найти ее. Мне даже тогда показалось, что сделала она это нарочно, но да пускай. Куртку мы нашли, а моя хлебосольная мама напоила Олю с дороги чаем. И вот пожалуйста, спустя семнадцать лет, она нашла нашу квартиру.
Рассказывая мне о визите Оли, мама вздыхала особенно тяжело. Она всегда вздыхает, когда разговаривает со мной по телефону:
– Цены выросли, – вздох, – умер Егор Данилыч, сосед из третьего подъезда, – вздох, – рассада помидор плохо взошла, – опять вздох.
Сразу после института я поехала с подругой, другой, не Олей, конечно, на море, и там мы познакомились с двумя итальянцами. У нас были самые настоящие курортные романы, из тех, что всегда заканчиваются никак или плохо, но где-то что-то щелкнуло, колесико провернулось не в ту сторону, и теперь я живу в Италии. Мама была рада и счастлива пока не поняла, что я теперь всегда буду там жить, потому уже семнадцать лет я слышу эти вздохи.
– Оля ужасно выглядит, – сказала мама и вздохнула, – и она просила твой номер телефона.
«Ой, а вот это не надо!», прокричала
