бродить по миру при солнечном освещении того, что ты называешь правдой, или при помощи фонаря, того, что я называю адвокатской логикой; ты все хочешь «объяснить» себе, «отдавать себе во всем отчет» или ни во что не верить? Да, ты даже хочешь пробовать смеяться? Каждый, кто признает всепроникающую область тайны, которая находится всюду под нашими ногами и между наших рук, — для кого вселенная представляется оракулом и храмом, так же как кухней и хлевом, — будет в твоих глазах сумасшедшим мистиком; с насмешливым участием предлагаешь ты ему свой фонарь, и обижаешься и кричишь как ужаленный, если он оттолкнет его ногой. — Бедный дьявол!
Разве сам ты не родился и не умрешь? «Объясни» все это или сделай одно из двух: отойди в сторону со своей дурацкой болтовней или, что еще лучше, брось ее и плачь, — не потому что прошло господство удивления и Божий свет сбросил с себя красоту и стал прозаичным, а оттого, что ты до сих пор был дилетантом и близоруким педантом.
13. Методизм, постоянно сосредоточивающий взгляд на собственном своем пупе, все время спрашивает себя с мучительною боязнью надежды и страха: «на правильном ли я пути? Виновен я или нет? Стану ли я праведником или буду обречен на вечные муки?» Что это, в сущности, как не простертый в бесконечность вид эгоизма, который при всей своей бесконечности тем не менее не является блаженным. Брат, по возможности скорей, постарайся стать выше всего. «Ты на неправильном пути; ты, вероятно, попадешь в ад». Смотри на это как на действительность, привыкни к этой мысли, если ты человек. Тогда только всепоглощающая вселенная будет тобою побеждена и из мрака полночи, из суеты алчного Ахерона, выплывет рассвет вечного утра и осветит твою крутую тропу высоко, выше всех надежд и всей боязни, и пробудит в твоем сердце небесную музыку.
14. Увы, самый бесполезный из всех смертных — это сентиментальный человек. Даже допуская, что он искренен и не обманывал нас постоянно, — что же в нем хорошего? Не служит ли он нам вечным уроком сомнения и образчиком болезненного бессилия? Его добродетель преимущественно такая, которая каждой фиброй познает самое себя. Она совершенно больна; ей кажется, что она из стекла, что ее нельзя тронуть; она сама не решается позволить кому-нибудь тронуть себя. она ничего не может делать, и может, в крайнем случае, при самом тщательном уходе лишь остаться в живых.
15. Самонаблюдение — несомненный признак болезни, независимо от того, является ли оно предвестником выздоровления или нет. нездорова та добродетель, которая изводит себя раскаянием и страхом или, что еще хуже, тщетно и хвастливо надувается. В обоих случаях в основании лежит самолюбие или бесполезное оглядывание назад для измерения пройденного расстояния, — между тем единственная наша задача — безостановочно продвигаться вперед и идти дальше.
Если в какой-нибудь сфере человеческой жизни уместны целостность и бессознательность, то это во внутренней и самой интимной жизни его, — в жизни нравственной, так как они служат доказательством ее. Свободная, разумная воля, которая живет в нас и в наших Святая святых, может на деле быть свободной и искать повиновения, как Божество; это составляет ее право и стремление. Полное повиновение всегда будет немым.
16. Человек ниспослан сюда не для сомнения, а для работы. Цель человека — так уже давно написано — проявляется в поступках, а не в мыслях. В состоянии совершенства все мышление было лишь образом и вдохновляющим символом деятельности, а философия существовала в форме поэзии и религии. И тем не менее как может она оставаться в этом несовершенном состоянии, как можно обойтись без нее?
Человек также постоянно находится в центре природы; время его окружено вечностью, — пространство его окружено бесконечностью. Как он может воздержаться, чтобы не спросить себя. «Кто я? откуда я пришел? Куда я когда-нибудь пойду?» Какой иной ответ может он получить на эти вопросы, кроме поверхностных, частичных указаний и дружеских уверений и успокоений, в виде тех, какие мы, бывало, слышали от матери, когда она пробовала успокоить своего любопытного, невинного ребенка?
Сообразно с этим, болезнь метафизики продолжительна. Во все века должны опять возникать, в новых формах, эти вопросы о смерти и бессмертии, о происхождении зла, свободы и необходимости, и постоянно, время от времени, — будет повторяться попытка построить теорему вселенной. но она, к сожалению, останется всегда безуспешной, ибо какую теорему бесконечности могло бы создать конечное существо в достаточной и совершенной форме?
17. Тебе не нужно никакой «новой религии», и ты, по всей вероятности, ее не получишь. У тебя и то больше «религии», чем ты используешь. Сегодня, взамен одной обязанности, которую ты исполняешь, тебе известны десять обязанностей, которые тебе приказано помнить, ты видишь в своем уме десять правил, которым нужно подчиняться! Исполни хоть одно из них; оно само укажет тебе еще десять других, которые должны и могли бы исполняться.
«А моя будущая судьба?» Ах, вот как, твоя будущая судьба! Твоя будущая судьба кажется мне, — в то время как это для тебя составляет главный вопрос, — весьма загадочной! Я не думаю, чтобы она могла быть хороша. разве не учил нас норвежец один, — с незапамятных времен, еще на рассвете веков, хотя он был лишь бедным язычником, — тому, что для труса не может быть и не бывает счастливой судьбы, что для него нет нигде пристани, за исключением преисподней у Хели, во мраке ночи. но трусы и мальчишки — те, кто жаждал удовольствия и дрожал перед болью. Для сего мира и для иного трусы составляют класс людей, созданных для того, чтобы быть «изолированными»: они ни на что больше не годны и не могут ожидать другой участи. Тут был больший, нежели один. Больший, нежели один, учил нас, — не большей трусости, надеюсь. Брат, ты должен молить о душе; ты должен бороться энергично, — не на жизнь, а на смерть, — за то, чтобы снова вернуть себе душу! Знай, что «религия» не пилюля снаружи, а новое пробуждение твоего собственного «я» изнутри — и прежде всего оставь меня в покое с твоими «новыми религиями» здесь или где бы то ни было в другом месте.
18. Очень правильную теорию проповедует нам мудрец, а именно: «Сомнения какого бы то ни было рода нельзя удалить иначе как поступком». на этом основании советую человеку, который с трудом пробирается в темноте или при плохом освещении и внутренне молится о скорейшем наступлении дня, строго придерживаться другого, неоценимо дорогого для меня правила: «Исполняй долг, который тебе ближе всего, о котором ты знаешь, что это
