на тебе! Я и кинулся скорее исполнять...
Вот, значит, как щучья сила запрет обошла: голосом ключника прикинулась. Голос парень слышал, а ключника не видел. И другие, верно, тоже. Ну и хорошо, ну и ладно.
Отпустила Миля холопа с миром, дверь за ним заперла и велела варенью вариться, а сама скороговорки проговаривать стала. Чуть погодя съела грушу, следом другую. После вздремнуть прилегла. Делать-то больше нечего.
Не зря скучала и томилась. Варенье вышло расчудесное: сладкое, но с пикантной горчинкой.
— Как у матушки-царицы! — подтвердил Гостята, утирая губы.
А царевич рядом стоял и жмурился аки сытый кот.
Миле бы радоваться. Только оцепление до вечера так и не сняли.
Хитёр, тать, говорят. Всё обшарили — не нашли. Видно, затаился.
Как бы не так, подумала Миля. Не было никакого татя. Значит, следили за ней не только для того, чтобы в горницу тайком пробраться и рубашку испортить. Кто-то видел, как Миля к пруду бегала да с водой шепталась. Слов, может, и не расслышал, но понял, что Милино колдовство оттуда, из пруда.
8.1
* * *
С первым рассветным лучом поспешила она к дверям входным. И сразу наткнулась на сторожа.
— Ты куда, сударушка?
— Прогуляться хочу. Засиделась в четырёх стенах.
— Прости, сударушка, не могу тебя пустить, не велено. Разбойник где-то рядом, как бы беды не вышло. Очень боярин за невест царских тревожится.
— Воибуда, что ли?
— Он самый.
Воротилась Миля в свой покой. И на что надеялась? Надо было ночью ухват оседлать да в трубу вылететь, покуда сила была.
Может, и теперь не поздно?
— По щучьему веленью, по моему хотенью, неси меня к пруду царскому!
И ничего не случилось. До того привыкла Миля, что желания её тотчас исполняются — прямо как дома у папы, что сразу и не поверила. Не может быть, чтобы сила просто так, в одночасье, исчезла. Надо ещё попробовать.
Сколько раз произнесла Миля заветные слова — пять ли, десять ли? Всё без толку.
Села на лавку, голову повесила. Такая прорва усилий, и всё зря. Не видать ей дуба мудрости, не найти дорогу домой, будет нынче Жиронежка победу праздновать, караваем свадебным похваляться, станет она царевишной, и на брачное ложе с царевичем взойдёт...
— Нет уж, дудки!
Распахнула Миля двери. Где яйца, где молоко? Пусть несут!
Мука, сахар, масло льняное, дрожжи на кухоньке её личной и так были. А продукты скоропортящиеся из царских погребов доставлять полагалось перед самой готовкой.
Доставили? И — до свиданья! Миля вам не боярышня-белоручка, а богатырь-девица — сама управится, безо всяких чудес и колдовства, и привередничать, как в былые времена, не станет.
Но всё равно досадно: приспичило же Ярилке в пруд переселиться! Сидел бы себе в кадушке, не знала бы Миля горюшка...
Скинула она платье нарядное, засучила рукава. А ну-ка! Печь затопить, молоко подогреть, добавить дрожжей и мёда, просеять муку — и пусть постоит. Теперь яйца, желтки с мёдом — смешать, но не взбалтывать. А белки мы как раз взобьём... И про орехи да пряности не забудем!
В общем, пошло дело.
Взмокла Миля у печи, спину натрудила. Только успела прибраться и себя чуток в порядок привести, как явился отрок с приказом нести каравай в общую трапезную.
Застелила Миля поднос полотенцем расшитым, водрузила на него творение своё. Ах, какой красавец каравай! Пышный, румяный, с завитушками, да звёздами, да колосьями, да виноградными гроздьями.
А как вошла Миля в трапезную, так сердце у неё и упало. На длинном столе — караваи один другого лучше, края у всех ровненькие, украшения богатые, у кого лебеди, у кого лошадки, у кого узоры витиеватые, и всё с таким искусством сделано, будто не кухарки боярские трудились, а истые художники! Против них Милин каравай как бедный родственник — угловатый, кривоватый, и декор аляповатый... А невесты-соперницы глядят, посмеиваются: вот непобедимая богатырь-девица и села в лужу. Не видать ей ни руки царевича, ни сердца, ни монаршего венца.
Тут и высокородное жюри в полном составе пожаловало.
Ходят бояре вдоль стола, караваями угощаются. И царевич с ними, скучный такой, щиплет понемножку, жуёт, как по обязанности. Вот и от Милиного позора завиток отломил — и вдруг замер. Взял ещё. И лицом заиграл. И губами причмокнул. Отломил большой ломоть и ну уминать за обе щёки. Следом — Гостята, потом — Воибуда, за ними остальные. Разобрали Милин каравай на кусочки, одни крошки на подносе остались.
Встал Гостята посреди трапезной:
— Вот это и был самый вкусный каравай — как у матушки-царицы!
Улыбнулась Миля. Верно говорят: сперва ты на репутацию работаешь, потом репутация — на тебя.
9.
Осталось последнее испытание. Какое — невестам наперёд не сказали. Зато убрали от дверей добрых молодцев, сторожей усердных. Нет больше татя, девицы-красавицы. Радуйтесь, гуляйте, где вздумается, — миновала беда.
Ох, и растревожилась душа у Мили от известия этого. Видно, в испытании завтрашнем щучье колдовство ей не подмога.
Но другие невесты отчего не волнуются? Почему не томятся неведеньем? Веселы, пичужками щебечут, словно бы забаву предвкушают.
Порасспросила Миля челядь царскую и прислугу соперниц своих. Чай, не первые смотрины в государстве, должен знать народ что да как.
Должен-то должен, и знает наверняка, да не признаётся. Мы, мол, люди подневольные, ведать ничего не ведаем. Гостята в этом деле за главного, с него одного и спрос.
Так Миля и поверила! Уж Воибуде точно всё про всё известно, а от него и Жиронежке. Да и прочие дочки боярские в курсе, небось.
А Миле что делать?
Отправилась она к пруду на прогулку. Села у воды, прикрылась рукой и шёпотом обо всём Ярилке рассказала.
— Да, хитёр Воибуда, — посетовал щук. — Но дело к концу идёт. Завтра после испытания вели бочке за мной нырять да тишком к дубу пробираться. Там всё решится.
— Если я это испытание переживу, — мрачно ответила Миля.
Посидела немного, любуясь кувшинками да лебедями, кустами да цветами прибрежными и деревьями густыми на излучине. Пруд царский не круглым был, а длинным и загогулистым, это Миля ещё по сну своему вещему помнила. Глянешь бегло и подумаешь, что не пруд перед глазами, а изгиб русла речного. Вот и Милина судьба вся извилистая да гнутая получается. Что-то
