Любовь к чтению еще в детстве привил мне брат, читавший вслух те самые сказки. Потом я прочитала все его книги, оставшиеся в пыльном шкафу — он любил поэтов Серебряного века, Набокова и Булгакова, и от «Мастера и Маргариты» я в тринадцать лет надолго потеряла сон. Читала с упоением и много: произведения школьной программы, книги для внеклассного изучения, произведения, которые нам вообще не задавали. Книги из местной библиотеки, книги деда из старого дома, книги Ви в тот период, когда она грезила альтернативой. Читала запоем чужие книги, но всегда мечтала подержать в руках свою, на страницах которой для кого-то оживет мечта, пойманная в эфире и загнанная в форму слов именно мной. Кто знает, возможно, сегодня я сделала навстречу этому первый маленький шаг?
В недрах стола нашлись наши с Ви записки:
Солнце — мой самый лучший друг на всей земле. Йо! — ровные буквы знакомого почерка порхают в миллиметре над строчкой.
Ви — лучше всех на свете. Е! — мои закорючки пляшут и заваливаются вниз.
Воспоминания о солнечном весеннем дне, когда мы с Ви тусовались в ее комнате, делали сигны с именами друг друга, писали шуточные признания в любви и смеялись, и никакого мальчика в нашей жизни не было и в помине, вдруг расставляют все на свои места.
Подключаюсь к беспроводной сети тети Анжелы и до вечера общаюсь с Ви. Временами мне кажется, что из открытой форточки вместо зноя веет прохладой, долетевшей из ее нового города.
Вот так: отпускаешь от себя злые мысли, расправляешь плечи, выдыхаешь — и излечиваешься.
У зеркала в прихожей отстригаю густую челку по брови — и снова себе нравлюсь. В гостиной сжимаю маму в объятиях. Рванула было в тринадцатую квартиру навестить тетю Анжелу: каждый вечер, выходя из машины, она пробегает взглядом по нашим окнам, — но вовремя спохватилась: час для нее не поздний, она, возможно, еще на работе.
Возвращаюсь в комнату, распахиваю окна, наваливаюсь на подоконник и в сумерках высматриваю на стоянке во дворе блестящую иномарку, но ее нет. А на асфальтированном пятачке у скамеек стоит парень в черной бейсболке, и меня мгновенно парализует.
Это Че. И он смотрит в мою сторону.
Мир взрывается брызгами красок из разноцветных баллончиков, сердце ухает в живот, от радости я забываю имена всех, кого знаю, даже свое. И разум побеждает: он услужливо подсказывает, что взгляд Че устремлен гораздо выше и застыл на темном окне четвертого этажа.
Этот проклятый Че возник словно черт из табакерки и, похоже, только что снова разрушил мой мир. Устало вздыхаю и тихонько прикрываю раму. В последний раз украдкой смотрю вниз — включается уличное освещение, и в свете фонаря на идеальном недосягаемом лице Че я замечаю ссадины и кровь.
Глава 17
Знаю, нет у меня гордости, но это даже хорошо: как бы я продержалась восемь лет, гоняя в вещах брата по школе, в то время как остальные девчонки устраивали ежедневное дефиле в новых образах? Вот я и натягиваю впопыхах кеды Ви, кричу матери, что выйду ненадолго, хлопаю дверью и выбегаю в подъезд. Кровь гудит в ушах — не слышу даже топота ног по бетонным ступеням. Выбегаю в душные сумерки, резко торможу, потому что от ужаса темнеет в глазах. Делаю несколько шагов и дергаю Че за рюкзак — тот даже не обратил внимания на тень, метнувшуюся к нему из подъезда.
— Привет, Че! — бодро приветствую я.
Он поворачивается и растерянно скользит по мне взглядом. Щека распухла, из ссадины проступает кровь, под глазом выступил яркий синяк. Че широко улыбнулся:
— Солнце! Я ведь забыл, что ты тоже живешь тут!
Мимо подъездов прошла группа молодежи. Че схватился за козырек бейсболки и надвинул его на глаза.
— Что случилось?! — Я готова закричать, физически чувствуя его боль. — Снова неприятности дома, да?
Че вразвалочку направляется к лавке, взбирается на нее с ногами, садится на спинку. Мысленно благодарю небеса, что этого свинства не видят местные бабушки: они давно сидят по домам, уткнувшись в экраны телевизоров. Тут же вспоминаются проделки, которые мы однажды учинили с Че, и, радостно улыбаясь, я вслед за ним взбираюсь на лавку.
— Этот гребаный урод, — в излюбленной манере «репортажа с места событий» начал Че, — опять гонял ремнем близнецов, а они мелкие, даже для своих восьми лет еще шкеты, понимаешь? Они плакали, прятались, а мать просто сидела в комнате. Я живу с ними только полтора года, но такого насмотрелся, что впору убить его к чертям! А она отсиживается в комнате.
Че в сердцах сплевывает под скамейку, привычным жестом трет виски и замолкает. Смотрю в темноту подвальных окошек соседней пятиэтажки. К Че даже не оборачиваюсь: боюсь, что чувства, до предела обостренные его присутствием, разорвут меня изнутри, и я рухну прямо в выгоревшую траву палисадника.
— Тебя опять попросили из дома…
Че взвивается:
— Когда я не выдерживал и ставил его на место — оказывался виноватым!.. Сегодня же я даже рожу не пытался прикрыть, потому что мать стояла в дверях. Она все видела! Как думаешь, Солнце, что она на это сказала?
Нет, Че, твоя сказка не может быть настолько плохой.
До этого момента, спрятавшись за улыбкой и отстранившись от реальности, я всегда могла игнорировать несправедливость. «Что поделать, — думала я, — жизнь просто такая. Тупая, жестокая, бессмысленная».
Гнев выбивает из легких весь отравленный гарью воздух. Поднимаю голову и смотрю прямо в глаза Че — в них в свете фонаря мерцает холодная злость.
— Тебе сейчас некуда податься, так? — спрашиваю, пытаясь разглядеть за ней темный огонь, что видела на тех злополучных фотографиях.
Он утвердительно кивает, и мой мозг срывается в хаотичные поиски выхода.
— Гостиница? — предлагаю я.
— Какая гостиница, я на мели, даже семестр в универе не могу оплатить, — усмехается Че и расслабленным жестом указывает на свои раны. — Да и если где-нибудь засвечусь с такой мордой — та еще сенсация будет.
— Друзья?
— Нет у меня друзей, Солнце.
На верхних этажах грохнула рама, где-то нестройно поют подвыпившие женщины, комментатор громко ругает футбольного судью в невидимом телевизоре. Я совсем забыла, что со мной сидит местная звезда. Возле него наверняка крутятся лишь завистники и прихлебатели, но и те, и другие ждут, когда же Че оступится и побольнее упадет. В ужасе отвожу взгляд и охаю:
— Че, а как же ты будешь вести эфиры?
— Сейчас гоняют старые выпуски.
Летний вечер плавно превращается в густую, черную, словно сажа, непроглядную ночь. Температура едва опустилась ниже тридцати, по спине под белой майкой Ви струится пот, сердце заходится и пропускает удары. Под фонарем танцуют мелкие серые мотыльки. Че рядом, почти касается татуированным плечом моего, худого и обгоревшего на солнце, и я уже там, на высоте — кружусь среди мотыльков в девяти метрах над горячим асфальтом.
