во все горло. Но он словно оглох. Каких-нибудь тридцать метров осталось ему до скирды. Пробежать их можно в считанные секунды, а так он не доползет. Потому что немцы все равно его видят и все это время будут его расстреливать. Неужели он этого не поймет?!
«Фью-фью-фью…» Пули сверлят высокие борозды перед его носом.
«Ну зачем было ложиться! Надо бежать, бежать!..» Фонтанчики грязного снега вспыхивают сбоку и сзади. На этот раз недолет. А лейтенант все ползет и ползет. Ни разу не подняв головы, ни разу не взглянув в мою сторону. А может, ему забило песком глаза? Так случается, если пуля ударит в землю перед самым лицом…
Я как-то должен помочь ему. Как? Подбежать — значит привлечь внимание немцев. Они сразу взбесятся, усилят огонь. А сейчас обстрел затихает. Пожалуй, немцы теряют его из виду… Лейтенант больше не выбрасывает портфель вперед. Волочит его по кочкам. Переваливаясь с боку на бок, он отталкивается от борозд и коленями и ступнями. И мне кажется, что его не оторвет сейчас от земли никакая сила.
Вот до скирды остается несколько метров. Подбегаю и подхватываю Гальперина под руки.
«Фью-фью…»
Поздно! Мы на четвереньках ползем по мерзлой соломе. За скирдой помогаю ему подняться, но он не хочет. Садится, кладет портфель на колени и жадно, часто вдыхает воздух. Глаза его расширены. В них безумная радость. В углу портфеля свежая, пробитая пулей дыра, но начфин не замечает ее, и я тоже молчу, чтобы не пугать его.
Лейтенант стаскивает с себя шарф, вытирает им грязные щеки, нос и наконец улыбается какой-то жалкой, вымученной улыбкой.
— Я первый раз под обстрелом, — виновато произносит Гальперин. Глотнув побольше воздуха, он неожиданно спрашивает:
— Ну зачем вам деньги? Ну зачем они — вам?!
И в самом деле — зачем? Мы спокойно бы их получили и после, когда закончится оборона высотки. Получили бы все, кто останется жив. А погибшим они все равно не нужны.
Как могу, успокаиваю лейтенанта. А он не слушает — сидит на мерзлой соломе, судорожно обхватив портфель, и повторяет одно и то же:
— Это же глупо!.. Это же глупо… Это же глупо…
«ПУШЕЧНЫЙ СНАЙПЕР»
Мы лежим на ящиках из-под снарядов, радуемся выглянувшему солнцу, безоблачному небу и тишине. Похозяйничав на высотке два дня, метель унеслась на запад, за лес, уступив место теплому южному ветерку. В воздухе запахло хвоей и талой водой. И сразу — за одно утро — обнажились темные отвалы борозд и все поле, насколько хватает глаз, покрылось черными струпьями.
Потемнела и дорога, протянувшаяся от Омель-города к Нерубайке. В бинокль хорошо видно, как проползают по ней машины. Различимы даже фигурки мотоциклистов.
По приказанию Кохова мы с Юркой осваиваем новую фронтовую специальность — разведчиков-наблюдателей.
Мы хотели оборудовать наблюдательный пункт по всем правилам военной науки, но Грибан не разрешил выдвигаться ближе к противнику и «копаться у него на глазах». Вручив Смыслову бинокль, он указал место НП метрах в сорока от землянки. В конце концов все получилось просто и хорошо. Мы притащили сюда два ящика из-под снарядов, расколотили их, крышки положили на землю, чтобы можно было наблюдать лежа на досках, и приступили к своим немудреным обязанностям.
С нашего НП не видна вся дорога. Просматривается лишь небольшой отрезок. Но нам этого достаточно, чтобы считать по головам мотоциклистов и разглядывать грузовые машины. Зато у немцев нет никаких шансов обнаружить нас. На ходу им некогда и не с руки вести специальное наблюдение за противником: они к этому не подготовлены, потому что главное для них — побыстрее проскочить в деревушку. И они, прибавляя скорость, несутся по открытому участку во весь опор.
Рядом со мной пристроились на досках от ящика Левин и Грибан. Один пришел проверить нашу работу, другой — покурить. Левин сосредоточенно свертывает самокрутку, затем достает плоскую железку — кресало, извлекает из другого кармана коричневый камешек и скрученный из ваты фитиль. Сунув цигарку в зубы, он ловко вытекает из камня искры, от которых вата тотчас начинает дымиться.
Сергея Левина в полку называют «пушечным снайпером». Говорят, что это неофициальное звание бывалый старшина оправдывает и на передовой, и в тылу. На полковых учениях он всегда стреляет последним. Иначе макетов не напасешься: после его выстрелов от бревенчатых и дощатых макетов, изображающих танки, остаются только и руды досок и щепок.
Сергей берет у меня бинокль и, посасывая цигарку, долго разглядывает дорогу.
— Подогнать бы сейчас пушку вон к тем кустикам, и такую кашу заварить можно, — говорит он, не отрываясь от стекол. — Оттуда вся дорога — как на тарелочке. Прямой наводкой любую цель накрыть можно, ни одна живая душа не уйдет.
Это он говорит специально для Грибана, который сидит рядом. Левин не первый раз просит разрешения наказать немцев. Но комбат по-прежнему непреклонен.
— Ты думаешь, мне не хочется попугать фрицев, — говорит Грибан, кивая, в сторону дороги. — Но попробуй незамеченным к тем кустам подползти. Самоходок-невидимок для нас еще не придумали.
Левин хмурится, как будто хочет что-то сообразить и не может. Взгляд его становится озабоченным. Он продолжает настаивать на своем без прежней уверенности:
— Можно туда ночью пробраться. Замаскировать там машину, а утром ударить.
— А обратно они тебя выпустят? Через этот бугор как будешь переваливать? Боком к противнику, так? Бортиком? Так, я спрашиваю?
— На скорости можно перескочить.
— На скорости!.. Да что с тобой говорить — ты сам не хуже меня понимаешь…
Их разговор прерывает Смыслов.
— Справа на вражеской высотке блуждающий фриц, — кричит он, от блиндажа. Топает в направлении батареи!
Оглядываемся. На соседней высотке одиноко маячит долговязая фигура солдата. Он идет, выставив автомат, останавливается, смотрит на нас, делает еще несколько шагов, снова, замирает на месте.
— Разведчик! Сейчас я его шугану, — кричит Юрка. Он щелкает предохранителем автомата и отбегает.
— Смыслов, на место! — одергивает его Грибан, — Из-твоей трещотки не достанешь отсюда!
— Точно, разведчик. Как лиса вынюхивает. — Это голос Сережки Левина.
Между тем солдат перекидывает автомат за спину, поворачивает обратно и идет, изредка оглядываясь. Грибан опускает бинокль Глаза его загораются каким-то озорным огоньком. Мельком взглянув на него, Левин вскакивает с места и просит почти умоляюще:
— Разрешите, товарищ старший лейтенант! Я из него салат сделаю.
— Откуда он там появился? — с запоздалым удивлением говорит Грибан. — Что ему надо? А вообще нельзя его упускать.
И отрубает коротко?
— Один снаряд!
— Есть, снаряд!
Левин прыжками несется к машине и через минуту с Шароновым исчезает в люке, а Егоров
