шинели меня схватила. Трясет её всю, по щекам слёзы текут.
Так, так, так… Вроде и лицо чем-то знакомое…
— Дядечка Ваня!!! Я — Маша!
Маша, Маша, Маша… Нет, не припомню…
— Вы у фельдшера нашего жили! Спасите, помогите!!!
У фельдшера я в селе Федора жил. Но, где это село и где мы сейчас…
Тётка, что с ребятишками была, ко мне двинулась.
— Машенька, Машенька, ты что? Пойдём, пойдём, дитетко…
Сама девочку за руку схватить пытается, та изворачивается, ещё крепче за меня уцепилась.
— Так, стоп. Не тронь девочку.
Я тётку рукой чуть отодвинул.
— Сейчас разберемся. Отойди, говорю.
Не нравится тётке моё поведение. Глаза у неё злющие-презлющие.
— Меня она в публичный дом продать собирается!!!
Девочка пальчиком своим на тётку показала. Саму её сильнее затрясло.
Так… Это ещё, что за дела?
На шум и гам никто не сбегается. Один я. Спит народ в нашем эшелоне. Время-то — чуть-чуть светать только начало.
— Мамка меня рукоделию учиться отправила, а она меня в публичный дом…
Тут дверь вагона, у которого весь сыр-бор происходил, в сторону отъезжать начала. Затем сонная голова в открывшийся проем высунулась.
— Чо разорались? Спать не даете…
— Земеля, спустись. Тут, похоже, детишек обижают. — махнул приглашающе рукой кудлатой голове.
На раз это сработало. Как потом оказалось, у солдатика того дома трое малышей осталось. Он всю войну по ним тосковал, а тут — детишек обижают. Пусть чужих, но деточек.
Солдат, как был, так и выскочил.
— Кто? Где? — по сторонам головой завертел.
Тут, стоявшие чуть в сторонке дети ко мне с солдатиком и бросились. Баба непонятная руки в стороны расшаперила, поймать хоть кого пытается, а они — мимо её и к нам.
— Дяденьки, дяденьки, спасите!!!
Тут из вагона ещё на детский крик товарищи солдата выпрыгивать начали.
Баба, гадать не надо, поняла — дело её плохо, бочком-бочком в сторону от нас двинулась.
— Держи её! — я выскочившим из вагона кричу, а сам девочку по голове глажу, успокаиваю её.
Не дали тётке сбежать. Немного посопротивлялась она, одному демобилизованному щеку своими ногтями даже раскровенила.
Так… Шесть детишек у нас теперь на руках. Надо как-то со всем этим разбираться. Если честно, ситуация мне не сильно понятна. Баба ещё…
Девочка, что меня знает, Маша, про учёбу рукоделию что-то сказала, потом — про публичный дом…
Сколько тут простоим? Вопрос…
Можем на сутки застрять и через пять минут двинуться…
Похоже — вырисовывался второй вариант. Со стороны головы состава загудело. Отправляемся?
Тут и буферы вагонов начали друг о друга бумкать — состав дёрнулся, а потом опять встал.
— Так, давай детей в вагон, — скомандовал я. — Дорогой разберемся.
— С бабой что? — спросил солдат, что тётку сейчас за шиворот держал.
— Дай ей раза под микитки… — посоветовал тот, что первым из вагона ко мне выпрыгнул.
Рекомендуемое тут же было исполнено.
— Не заразила бы чем, сука… — освободившейся рукой только что державший тётку потрогал свою щеку.
Действительно, расцарапана она у него была здорово. Хорошо, баба ему глаз ещё не выдрала. Такая — запросто могла.
Паровоз снова гуднул. Похоже, сейчас отправимся…
— Давай к нам. — из дверного проема вагона мне протянули сразу две руки.
Буферы опять лязгнули.
Через пару секунд я уже был не на земле.
Спасенные сидели рядком на нарах.
Сейчас я Машу и повыспрашиваю, что с нею случилось. Может и про Федора и Агапита что узнаю…
Глава 22
Глава 22 На обучение рукодельному мастерству
Шесть молодых девушек сидели в рядок на нарах.
Скорее даже, не девушек, а девочек. На мой взгляд, самой старшей не больше двенадцати — тринадцати лет было.
Худенькие, одеты бедно, глаза — голодные.
— Мужики, покормить красавиц есть чем?
Никого из этого вагона я не знаю. Даже, как и кого зовут.
— Сейчас, сейчас. — засуетился солдат, что первый на помощь ко мне пришёл.
Скоро уже каждая пассажирка в руках кружку с чаем держала.
— Ну, Маша, рассказывай.
Спросил я не сразу, а когда все спасенные нами от бабы девочки свои кружки выпили. Дал время в себя прийти и чуть успокоиться.
— Тятьку на японскую забрали… Там и пропал.
Маша шмыгнула носом. Понятное дело — нет в этом ничего хорошего.
— У мамки нас семеро по лавкам, — явно чужими словами продолжила она. — Мал-мала меньше…
Соседка Маши утвердительно закивала головой. Не врёт, мол рассказчица.
— В село женщина приехала. — Маша всхлипнула. — От избы к избе ходила, говорила, что девочки нужны для обучения рукодельному мастерству. Кто учиться не желает, может помочь она наняться в услужение. Работы не много будет, житьё — в довольствии, жалование — пять рублей в месяц. Ещё красивое платье дадут…
Маша замолчала.
— Ну, и? — немного поторопил её я.
— Нам, то же обещано было, — вступила в разговор одна из соседок Маши. — Мамка долго не думала, отдала нас в услужение…
— Погоди, — остановил её я. — Давай сначала Машу послушаем.
— Матушка сразу не согласилась, тогда ей женщина пять рублей посулила. Что даст их сразу, как моё жалование за месяц вперёд…
Соседка Маши опять головой замотала — так и её из дома выманивали.
— Во как…
Это уже кто-то из солдат за моей спиной. Не один я, как оказывается, рассказ девочки внимательно слушал.
— Женщина та не один день по селу ходила. Матушка меня в услужение не отдала — избалуюсь мол… А, учить меня рукодельному мастерству согласилась. На следующий день мы в Вятку и отправились. Я, а ещё Анна Рудина и Таня.
Сидящая рядом с Машей девочка на себя пальчиком показала. Она де Анна.
— Таня у нас в Перми осталась… — опять влезла она в разговор.
Маша к ней голову повернула, брови нахмурила.
Анна вмиг осеклась.
— В Вятке на вокзале нас этой и передали. — последовал кивок на дверь вагона.
Правильно, тётка-царапунья за дверью и осталась. По правильному, надо было её в полицию сдать…
— Там ещё и другие девушки были. Из Слободского уезда, — уточнила Маша.
Один из слушателей у меня за спиной охнул. Затем выматерился.
А, говорок-то у него вятский. Когда в психиатрическом отделении работал, я такого наслушался. С москвичом вятского не спутаешь…
Может матершинник как раз из Слободского уезда? Прикинул на себя — вдруг его дочурку вербовщики тоже неизвестно куда увезли. Баба-дура, пока он кровь проливал, за пять рублей его дочурку кому-то и продала. Могла, могла, полоротая… Ляменькая она немножко…
— Девять девушек всего набралось, трое нас и ещё шестеро. Мы рукодельному мастерству должны были ехать учиться, а они — в услужение. Таня в Вятке и передумала. Сказала — тоже пойдёт в услужение. Нас дурами назвала, говорила, что там у неё житьё будет лёгкое.
За спиной опять матьки посыпались.
— Хватит уже. — обернулся я.
Солдат-матерщинник стоял с красным лицом, кулаки его были сжаты.
— Всё, всё… Суки…
Ну, суки — это уже совсем не матёк. Так, собаки женского рода.
— В Перми я и подслушала, как Таню продали. Мужчина подошёл, хорошо одетый, но старый уже. Спросил ещё, за сколько ему эту красивую девочку в публичный дом продадут. Тихо говорили, но я слышала. Сошлись они на трёхстах рублях… Больше у него с собой денег не было. Про нас она сказала, что продаст дальше. В Сибири в публичные дома дороже девочек берут… — Маша снова кивнула на вагонную дверь.
— Да уж… — сказать на такое мне было нечего. — Федор-то, проглядел вербовщицу…
— Нет его в селе, дяденька Иван. На японскую забрали. Говорят — жив, грудь в крестах, но ещё не вернулся. И Фролку забрали, и Егора Артемьевича… Почти половина баб без мужиков…
Так, что-то кажется мне, что ещё один раз в селе Федора побывать придётся. Анну и Машу домой доставить. Одни они ещё в какие передряги попадут…
Глава 23
Глава 23 Куколки
Это мне так повезло, что в пьющий всю дорогу вагон попал…
Оказывается, не все такие в составе были. Имелись и нормальные. В том, что сейчас я со спасенными девочками находился, никто о выпивке и не заговаривал.
Пол тут был чисто подметен, печка — протоплена как нужно. В том же вагоне, в который я в Омске подсел, стенки буржуйки — то чуть не до красна раскалялись, то холодина стояла…
Девочек солдаты, как своих родных, вниманием
