– Грэм говорит, что вас вряд ли можно назвать подругой мсье Дюваля, тогда зачем вам эти поиски?
Это был довольно сложный вопрос, и мсье Обен смотрел так пристально, что солгать становилось почти невозможно. От моей откровенности многое зависело. И попытка у меня была всего одна.
– Издание, которое выпустило эту новость, платит мне жалованье, – осторожно сказала я.
– И?
Серые глаза стали похожи на грозовые тучи. Я никак не могла понять, только ли свой бизнес он бросится защищать? По тону и общему поведению мне показалось, будто мсье Обен испытывает нечто вроде уважения или преданности к Арману Дювалю. Исходя из этого, я предположила, что репутация доброго знакомого, если не друга, важна владельцу «Забвения».
– Под статьей стоит мое имя, – выговорила я, глядя мсье Обену прямиком в глаза. Он все равно об этом узнает, темнить смысла не было. – Но, как уже говорила, выводы в ней поспешны, я бы хотела это исправить.
– Зачем? – Нотки гнева мелькнули в голосе мужчины. – Теперь не только имя Дювалей будет обсуждать вся Франция, но и ваше.
– Это сомнительная слава, вы не находите? – Мне не хотелось затягивать этот разговор, поэтому я вернулась к своей просьбе: – Помогите мне разобраться. Я должна выяснить, куда отправилась мадемуазель Кароль!
Мсье Обен поднялся на ноги и неторопливо прошелся между столиками, потирая подбородок. Он запустил руки в волосы, а потом одернул пиджак и посмотрел на громилу Грэма. Тому не понадобились слова, чтобы понять, чего от него хотят.
– Какой-то мальчишка принес для нее записку, я передал, – глядя на хозяина, сказал охранник. – Что было внутри, не знаю, но она решила покинуть «Забвение».
Следующий взгляд владельца был адресован молодым людям за стойкой бара.
– Мадемуазель Пети сходила в уборную, а потом сразу сказала мсье Дювалю, что уезжает, – отозвался бармен, который тоже слышал все, о чем шла речь. – Он не спрашивал, куда и зачем, махнул рукой и попросил Этьенна посадить ее в такси.
– Кто такой Этьенн? – тут же ухватилась я за новые сведения.
– Это наш официант, он ушел домой два часа назад, – пояснил бармен.
– Где мне его найти? – спросила я у молодого человека. – Он может знать, куда уехала девушка. Или хотя бы сказать, на каком такси.
– Я напишу вам адрес, но до вечера вы вряд ли до него достучитесь. После смены он спит как сурок. Живет один, разбудить некому. – Бармен пожал плечами. – Я бы посоветовал наведаться к нему ближе к шести вечера. Желудок этого малого проснется, как по звонку.
Пока бармен писал адрес, я чувствовала, как внутри все дрожит от предвкушения. Конечно, рано радоваться и этот Этьенн мог не услышать адреса и не запомнить номера такси, но все же. Если он вспомнит хоть что-то, я смогу попросить Амеди поискать среди таксистов. Мне они вряд ли расскажут, а вот моему любовнику запросто. Схватив бумажку с адресом, я развернулась к хозяину клуба:
– Давайте оставим этот разговор между нами, мсье Обен.
Мужчина кивнул в ответ, и Грэм поспешил проводить меня наверх. Прежде чем закрыть за мной дверь, охранник негромко сказал:
– Мсье Дюваль не делал этого.
Я повернулась и взглянула в его серьезное лицо. Отчего-то слышать эти слова было приятно. Может, оттого, что сама согласна с ним? Я осознавала, что Арман мог и после клуба настигнуть несчастную Кароль, но внутри у меня была какая-то странная уверенность в его невиновности. Головой понимала, что могу ошибаться, но интуиция шептала обратное.
Грэм исчез в «подземелье», а я вдохнула полной грудью, наслаждаясь простором и свежестью воздуха. Как же прекрасно просто дышать! Что ж, пора отправляться в редакцию и поговорить с папашей начистоту.
На душе лежала неприятная тяжесть, и погода, будто ощутив мое настроение, тоже переменилась. Небо заволокли хмурые тучи, пряча от парижан застенчивое солнышко. Я невольно вздохнула и коснулась пальцем стекла, еще до конца не осознавая, что все это происходит на самом деле. Прислонилась лбом к окну в такси и ощутила его приятную прохладу. Неужели снова зря доверилась? Я не напрасно закрывалась от людей и не торопилась заводить друзей. Мсье Лакомб за последнюю пару лет добился моего доверия. Он был довольно прямым человеком, и между нами никогда не существовало полутонов. Это меня и подкупило. Он не пытался стать мне другом, но стал, привлекая честностью и открытостью суждений. Горько усмехнулась, вспоминая, что всегда думала, будто стала ему кем-то вроде старшей дочери. Разве с детьми так поступают?
Такси притормозило у входа в редакцию, а я никак не могла заставить себя выйти из него, преодолеть расстояние до кабинета папаши и начать разговор. Водитель осторожно обернулся, делая недвусмысленный намек, и я, извиняясь, кивнула и освободила автомобиль.
Ноги едва несли меня через просторный холл, потом в лифте чуть не подгибались, но, как только двери открылись, я сделала глубокий вдох и медленный выдох, набираясь сил.
В наполненном суетящимися мужчинами и женщинами зале повисла тишина. Множество лиц повернулось ко мне, а потом множество глаз все в той же гробовой тишине провожало меня к столу. Дениз вскочила на ноги, откладывая свою «лейку» в сторону.
– Долз, клянусь я… – начала она взволнованно.
Я впервые видела ее такой. Серые глаза смотрели тревожно, щеки пылали. Дениз не знала, куда деть руки.
– Знаю, – перебила я ее и бросила взгляд на дверь редактора. – Он у себя?
– Со вчерашней ночи папаша даже не выходил. Несколько раз говорил по телефону, довольно громко. Никого не впускает, гонит прочь, стоит к двери подойти.
Пока не растеряла решимость, сжала крепче сумочку и направилась в кабинет начальства. Сердце глухо отстукивало неровный ритм, словно не решалось рухнуть в пропасть. Всего на миг я задержалась у стеклянной двери с написанным на ней именем и опущенной бумажной шторкой. За спиной редакция все так же утопала в давящей тишине. Вздрогнула, когда сквозь безмолвие прорвался телефонный звонок. Еще один спасительный вдох, и я вошла в кабинет.
Мсье Лакомб выглядел скверно. Пиджак от дорогого костюма, который я помогала выбирать, валялся на полу. Возникло такое чувство, что папаша несколько раз прошелся по нему и даже не заметил. Петля галстука была ослаблена, рубашка измялась, и в нескольких местах красовались пятна от виски. В кабинете стоял такой табачный туман, что на глазах выступили слезы. Я закрыла за собой дверь и распахнула окно, впуская пасмурную прохладу. Папаша так и сидел в кресле с тлеющей сигаретой между пальцев и стаканом виски. Сердце предательски дрогнуло. Подавив ненужную сейчас жалость, я села в кресло напротив и заглянула Лакомбу в глаза.
– Я был вынужден, – сипло проговорил он, а потом осушил неизвестно какой по счету стакан.
– Подставить мою жизнь под удар? – тщательно контролируя голос, чтобы он не дрожал, спросила я.
