Я и так… наверное, поддалась этим настроениям и с осторожностью смотрела на окружающих. Особенно меня пугали физически сильные мужчины. Может, и не обоснованно, но ничего с этим я поделать не могла.
Пока я не убралась из отчего дома, отчим при любой возможности грязно меня домогался. Ему доставляло удовольствие меня третировать. К счастью, он не заходил за последнюю грань, хотя руки распускал.
Ему нравилось тиранить и унижать. И морально, и физически. Он знал о своём превосходстве в силе, поэтому с наслаждением пользовался. Подозреваю, матери тоже доставалось, но она никогда не жаловалась. Терпела молча.
В тот день отчим был пьян. Он выгнал нас с Вовкой на улицу, и мы ушли, в чём были. Да я только была рада: жизнь превратилась в кошмар, ребёнок не доедал. Денис заявлял, что не намерен кормить дармоедов. Приходилось выкручиваться.
К тому времени мать потеряла работу, а этот – кормилец – по сути, любил только себя.
Нас приютила Дашка, правда, ненадолго. Приезжала, плакала мама.
– Денис расстраивается, что был резок. И жалеет, – уверяла она, а я не могла ей сказать: проснись, очнись наконец-то!
Но что-то мне подсказывало: мать не поймёт, не сможет. Не сейчас, наверное. Время надо, чтобы она прозрела. А она словно в тумане: верит какому-то постороннему мужику, а не мне. Но, видимо, была у него над матерью какая-то особая власть. Он умел быть убедительным.
Возвращаться я отказалась, и тогда начался ад. Отчим преследовал нас. Приезжал, скандалил без зазрения совести.
Пришлось мне и от Дашки уехать. Зачем людям лишние проблемы?
Но не перевелись ещё добрые души: пока я не нашла первую съёмную квартиру, мы с Вовкой прятались у девчонок в общежитии. Официально туда меня поселить не могли из-за местной прописки. Общежития предоставлялись только иногородним.
Первое наше жильё находилось у чёрта на куличках. Старая неопрятная халупа, но большего на то время я себе позволить не могла. Приходилось вертеться. И уже позже всё устроилось лучшим образом, когда я нашла Михайловну.
– Пойдём, чаю попьём, – улыбается мама, но улыбка у неё жалкая.
Я не хочу пить чай. Не хочу здесь находиться. Но приходится.
– Что, пришла снова воровать? – сидит, как зэк на зоне, отчим, почёсывая сквозь майку грудь.
После нашего побега с Вовкой я вернулась и собрала кое-какие вещи. Другой возможности или шанса у меня больше не предоставилось: Денис сменил замки.
– Я забрала только свои и Вовкины вещи, – напоминаю я ему. – Вряд ли бы вы их носили.
– Ты поговори мне ещё! – прикрикивает он на меня, отхлёбывая шумно чай из кружки. – Деньги пропали. Заработок, между прочим. Нам с матерью пришлось на хлебе и воде перебираться.
Он лгал. Я никогда не брала его деньги. Но оправдываться и возмущаться не было смысла. Всё равно я буду не права.
– Ну так чо, Сонь, бабки принесла, совесть замучила? Али соскучилась, доча?
Меня передёрнуло. От его взгляда. От его развязных слов.
– Я пришла забрать документы, – заявила, глядя ему в глаза.
Глава 12Софья
– Да ты что! – нехорошо улыбается он. Мерзкий, скользкий, знающий своё превосходство. – Видишь, Нина, выросла дочь, оборзела. Требовать пришла. Не просить, заметь. И это после того, как воровала.
– Денис, – тихо просит мама, но ему всё равно – взобрался на Олимп и вещает, местный божок.
А я думаю: она мне не поможет. Потому что тогда выбрала не нас с Вовкой.
– Это моя квартира. Бабушка её оставила мне, – делаю отчаянную попытку быть смелой.
– Что ты говоришь? Правда, что ли?
Я должна. Должна! Это не только моё наследство, но и Вовкино, принадлежит нам по праву. А я для Вовки хочу только самого лучшего. Спору нет: с Михайловной нам хорошо, но это не навсегда. Придёт момент – и нам нужно будет уйти. Я не хочу всю жизнь скитаться и быть зависимой.
Беда только в том, что этот паук всё под себя подгрёб. Они эту квартиру сдают и, подозреваю, матери из тех денег мало что остаётся.
– Правда, – меня начинает колотить от собственной смелости.
Денис смотрит на меня долгим взглядом, а потом подносит большой кулак к моему носу.
– А вот это видела? Нюхала? Пришла она сюда права качать, воровка! Сунешься ещё раз – по стенке размажу и в полицию заявлю, что приходишь шантажировать и вымогать.
Это не пустые слова. Денис когда-то служил в органах. У него там всё схвачено, есть знакомства, может, поэтому он настолько в себе уверен.
И этим самым кулачищем он бьёт по столу. Моя чашка с чаем, к которой я так и не притронулась, жалобно звякает. Чай разливается по столешнице. Я вскакиваю. Не хочу ни ошпаренной быть, ни бегать потом в мороз с мокрыми штанами.
Я смотрю на отчима, во мне зреет протест. Рвётся из глубин души горечью. Вот он – не дурён собой, сильный, статный, а только ничего в нём нет по-настоящему стоящего. С запашком, с гнильцой, когда только на одном физическом превосходстве может уничтожить, сравнять с землёй, обвинить и оболгать, зная, что останется безнаказанным.
– Вон! – кричит он, краснея мордой. – Чтобы духу твоего не было! Ты бы лучше мать пожалела, поддержала, деньги вернула, те, что украла!
Он, наверное, сочиняет и сам верит в свои басни. Сказочник.
– Сонечка, Соня, – суетится мать, уводя меня из кухни.
Дрожащими руками она суёт мне в руки куртку.
– Уходи, – шепчет она одними губами. – Позже. Что-нибудь придумаем. Образуется, – шелестит, но я понимаю: она ничего не сделает, вряд ли сможет. – Вот, – суёт она мне в руки пакет, – Вове привет передавай.
Отчим бушует на кухне. Судя по звукам, чашка с чаем всё же упокоилась на кафельном полу. Он ругается, сыплет угрозами, выскакивает наконец за нами вслед.
Мать буквально выпихивает меня за порог и закрывает своей спиной.
– Ну, что ты, Денечка? Сонечка ушла, – слышу я её заискивающий голос и глотаю ком отвращения, что застрял в горле.
У меня ничего не получилось. Но я всё же попыталась. Не ради себя. Ради Вовки. Уже на улице я заглядываю в пакет, что навязала мне мать. Пирожки. С мясом, наверное, и капустой. Маме они всегда удавались лучше всего. А ещё может быть рис с яйцом – Вовкины любимые.
Хочется разреветься, но я себе не позволяю. Я сделала шаг, предприняла попытку. В следующий раз нужно быть умнее. Дождаться, когда монстра дома не будет. Раз уж я воровка, то терять мне особо нечего.
Мне нужно немножечко удачи, но пока она не на моей стороне.
Пирожки мы умяли с чаем на ужин.
– Какая мастерица у тебя мама! – восхищается Михайловна, а я отвожу глаза. Да, она, наверное, видит, что у нас не всё гладко, но ей хватает такта не расспрашивать, потому что у меня нет духу рассказывать и жаловаться. Такие вещи я предпочитаю держать в себе и не надоедать своими проблемами окружающим.
