А у меня злость – на всё, на него, на себя, на мужа, на всю эту вот грёбаную жизнь. Не моя, а какая-то животная злость, взбудораженная огнём непрестанного соития с самого дна животной природы.
– Ты такая же мерзкая сволочь, как и он, – зло бросила я.
Он нахмурился, поник и, встав, быстро оделся.
– Ладно, сестрёнка, спи. Если я тебе не мил, пойду я. Уже же утро почти, надо немного поспать.
И ушёл. Я накрылась одеялом с головой и заснула.
Утром меня разбудила Маша. Чуть тронула за плечо и с холодным лицом сказала, негромко, но чётко произнося каждое слово:
– Собирайся, тебя муж ждёт. Ты тут развлекалась, а он всю ночь со мной проплакал. Ты – блудница. Шлюха. Иди и замаливай свой грех.
Муж ждал меня в машине, с таким же холодным выражением лица. Отец Иван стоял рядом, провожал. В мою сторону даже головы не повернул, как будто и не было ничего.
– Садись, – сквозь зубы процедил муж, а отцу Ивану улыбнулся на прощанье, как доброму другу. Бибикнул, отъезжая.
«О, все хорошенькие, одна я плохая», – подумалось мне.
Какое-то время ехали в напряжённом молчании. Потом он начал:
– Всё с тобой ясно, Феврония. Жить с тобой я больше не желаю. Ты можешь идти куда хочешь. Не жена ты мне с этого момента. А не захочешь по доброй воле развестись, поеду к архиерею. Всё расскажу и разведут. Мне теперь одна дорога – в монастырь. На имущество особо не обольщайся. Дом в деревне – церковный, квартира тоже не моя, родительская. Поэтому жильё ищи себе, это не мои уже проблемы. Сама расхлёбывай кашу, а с меня хватит – всему есть предел.
– Разве кашу эту не ты заварил? – проглатывая слёзы, спросила я. – И не ты говорил, что это всё твоё решение?
– Нет! – заорал он. – Сношаться всю ночь, как проститутка, не моё решение! Он меня напоил, а ты и рада! Я вообще хотел просто посмотреть и тогда только решить! А ты сразу всё решила – трахалась с этим подлецом! И как – нормально потрахались? Ну, вот теперь и не плачься, сама виновата!
– А если я забеременею? Что тогда, одна с ребёнком?
– Я-то тут при чём? Его ребёнок – вот ему и отвезёшь!
– Хорошо, я виновата. Но как мне жить одной? Прости меня. Ведь ты же знаешь, что это ошибка. Я не хотела этого. Ты хотел…
– Всё, я сказал! – отрезал он. – Слышать ничего не хочу! Ошибка – это вот наш с тобой брак! Лучше замолчи, мне противно с тобой говорить!
«А мне было противно с тобой жить!» – безмолвным криком ахнула душа, заискрила и погасла. Я не знала, что мне теперь делать…
Весь год я проходила мытарства – земные, но они бывают страшнее небесных. Развод, неустроенность, поиск жилья и работы. Похороны отца. А мать… Она просто отказалась от меня, когда я ей во всём честно повинилась. И ещё – ко всем этим горестям – злосчастная беременность.
Тогда оказалось, что у меня нет ничего. И никого. Что я никто. Что я ничего не нажила в своей жизни, на что можно опереться, а вне церкви – тем паче. Полный ноль, бестолочь, бомж.
Мне помогла Фима. Евфимия. Бывшая монахиня, после семи лет в монастыре ушедшая в мир и повисшая так: одной ногой ещё в церкви будто бы, а другой – в обычной жизни. Монашескую жизнь она уже не вела, но и замуж тоже не выходила. Ни постов, ни молитвенных правил не соблюдала, но в церковь ходила иногда. И так во всём. Словно стояла в проёме калитки, выводящей из церковной ограды, и не решалась уйти оттуда насовсем.
Я пришла в Сретенский храм в надежде найти какую-нибудь работу или хоть какую-то помощь получить. На исповеди настоятелю рассказала то, что со мной произошло.
Он, хмуро выслушав, спросил:
– Мужской половой орган сосала?
– Да, – ответила я, покаянно склонив голову.
– В задний проход имела сношения?
– Этого не было, батюшка…
– А блудные мысли об этом были?
– Были.
– Были блудные мысли о совокуплении с несколькими мужчинами?
– Да, – ещё ниже и покаяннее склонила голову я.
– Прости нас, милосердный Господи, – масленым голосом произнёс он и накинул мне на голову епитрахиль.
Пробубнив разрешительную молитву, добавил:
– Кайся сугубо. Жена священника не только себя и мужа порочит, а также и саму церковь. Аборт нельзя. Всё, целуй крест и Евангелие.
И отпустил. Ни с чем.
Так мне обидно стало от этой «исповеди», что я вышла из церкви и заревела в голос. Как в душу мне плюнул тот поп: «сосала», «задний проход» и то, что никому. А кто он такой? Кто ему дал право так говорить о женском, о том, что личное, живое, о том, что не его собачье дело?! И при этом никак не помочь. Врач раздевает тебя и осматривает, но он делает что-то, лечит или пытается лечить, а этот – ровным счётом ничего. Продавец ни-че-го.
Ко мне подошла женщина лет сорока – худенькая, темноволосая, со старомодной причёсочкой; выражение лица печально-сосредоточенное, какое бывает у людей с «жизненным опытом». В длинной юбке, свойственной всем церковным женщинам, но без платка.
– Девушка, что вы плачете? Вам помочь чем-то?.. – с теплотой, мягко, спросила она.
– Да чем вы можете помочь-то?.. – в сердцах отмахнулась я.
Но всё же поговорили. Она не уходит, слушает меня, а я ей всё, что было на душе, всё как есть, без утайки, как сестре родной. Вот это настоящая исповедь была. И сразу легче стало.
Фима снимала квартиру-однушку у какой-то православной бабули, а работала в иконной лавке. За прилавком. Но и сама писала иконы. Дорогое ремесло, денег же всё равно не хватало. В общем, я ей кстати пришлась. И по квартире, и по работе. Взяла меня к себе и так устроила мою жизнь.
С абортом тоже она помогла. Без лишних слов и нравоучений этих православных, просто была рядом, когда надо. Я не могла иметь того ребёнка – нельзя человеку так приходить в этот мир. Жалко, но нельзя. Котят, пока у них глазки ещё закрыты, тоже не так просто топят. Точно не из-за нелюбви к ним и не из-за жестокости. Если вдуматься, как раз наоборот.
Я всё хотела нащупать под ногами что-то твёрдое, основательное. И никак не могла. Когда делаешь тот роковой шаг в пропасть, думаешь, что это либо убьёт тебя, и всё закончится, либо хотя бы обретёшь дно. На деле – дна нет, ты просто летишь и летишь в бездонность, всё глубже и глубже.
Фима познакомила меня с отцом Лукой – её давним приятелем по какому-то их общему прошлому: они то ли где-то учились вместе, то ли ещё что. Он жил в другом городе, а в наш приезжал по церковным делам. На пару дней. И часто останавливался у Фимы.
Отец Лука был из так называемых «учёных» монахов. Преподавал в духовных учебных заведениях богословские предметы, писал какие-то книги на религиозную тему. Вальяжный такой мужчина, статный, холёный, от него всегда пахло приятными мужскими духами. Сидит, разговаривает с Фимой о Боге, слегка поглаживает свою длинную, волосинка к волосинке вычесанную бороду и пахнет. Выпьет триста коньяку и идёт спать.
