Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 57
Девятнадцать других пациентов прошли этот курс лечения успешно. Но, когда ток достиг мозга этой женщины, она вдруг перестала болтать с докторами, опустила глаза, ее лицо резко осунулось. Через секунду она начала плакать, а потом всхлипывать. Сквозь слезы она сказала: «Я по горло сыта этой жизнью. Хватит… Больше жить я не хочу… Чувствую себя ничтожеством». Встревоженные доктора отключили ток, и не более чем через полторы минуты женщина перестала плакать. Лицо ее оживилось, печаль растаяла. Она спросила, что только что произошло.
Оказалось, как говорит Дамасио, что, вместо того чтобы стимулировать центры, контролирующие тремор, смещенные на бесконечно малое расстояние электроды активировали те части ствола головного мозга, которые контролируют серию действий лицевых мышц, рта, глотки и диафрагмы – действий, которые дают нам возможность хмуриться, надувать губы и плакать. Ее тело, получившее стимул не от печального фильма или печальных новостей, произвело движения печали, а разум, в свою очередь, погрузился в печаль. Это чувство возникло из телесной реакции, и разум последовал за телом.
Сначала все это показалось мне нелогичным, потому что переворачивало с ног на голову концепцию, основанную на «здравом смысле». Но позже я расслабилась и стала размышлять о своем опыте страха. Как я воспроизвожу его в памяти? Как я пытаюсь рассказать о нем другим людям? Получается, что думаю я о страхе преимущественно телесными категориями: чувство тошноты, сжатость в груди, возможно, головокружение или одышка. Здесь уместно вспомнить, что древнегреческий корень ἄγχ- и корень латинского слова anxietas, от которого произошли современные anxiety и anguish, первоначально означали «скованность», «ограничение». Осознанные мысли человека о самочувствии – «Мне плохо», «Мне страшно», – несомненно, вторичны.
Подумайте о том, как на самом деле вы ощущаете чувство счастья, удовлетворенности или облегчения. Для меня это проявляется в расслаблении всегда напряженных мышц на лбу и в челюсти, в шее и плечах. Глаза открываются шире, обеспокоенный прищур исчезает. Я дышу глубже.
Или представьте себе чистую телесность глубокого горя, как оно ломает не только разум, но и тело. Когда я оглядываюсь на свое переживание горя после смерти мамы, оно вспоминается как головные боли, изнеможение, чувство сжатости в груди, ощущение тяжести и апатия. Да, я ощущала печаль – такую, какой никогда еще не испытывала, – но именно тело говорило мне, насколько сильна моя печаль.
Однажды утром, через несколько месяцев после того, как у меня диагностировали эпилепсию, я проснулась с воспоминанием о другом ярком сне, отпечатавшемся в моем сознании. Этот сон был простой: про припадок. Как обычно, боль, пронзительные крики и конвульсии – и тот же самый паралич наяву, когда все это прекратилось. Сон казался настолько реальным, что я уже начала сомневаться, сон ли это.
И дело еще вот в чем: предыдущей ночью дома я была одна. Так что, если я на самом деле кричала и билась в конвульсиях, никто не мог этого слышать.
Мы с мамой рассказали об этом воображаемом припадке моему неврологу во время следующего приема, и это так обеспокоило доктора, что она увеличила дозу лекарства на основании только этого воспоминания о сне. Но больше припадков у меня не было, ни во сне, ни наяву.
Сны и ночные кошмары – одно из самых странных проявлений способности мозга рисовать картинки в нашем сознании. Мы до сих пор не до конца понимаем это явление, хотя веками люди придумывали снам и кошмарам разнообразные объяснения. Сновидения считались посланиями богов или предков, предупреждающими об опасности, или предвидением будущего. Гиппократ и Аристотель полагали, что сновидения можно использовать как метод диагностики, потому что они являются очевидными психическими симптомами физического заболевания. Аристотель писал: «Поскольку же начала всех вещей малы, понятно, что таковы же начала болезней и других претерпеваний, которые может испытать тело. Отсюда ясно, что во сне они оказываются более проявлены, чем во время бодрствования»[4]. Спустя два тысячелетия Фрейд утверждал, что все сновидения связаны с исполнением желаний: наш разум реализует желания, которые невозможно осуществить наяву.
Сегодня мы понимаем механизм сна довольно определенно: мы знаем, как это происходит, даже если не всегда понимаем почему. «Нейрохимические изменения, которые происходят в фазе быстрого сна, позволяют нашему мозгу не только создавать необычайные образы, но и верить в них», – пишет научная журналистка Элис Робб в своей книге «Почему мы видим сны» (Why We Dream). Проще говоря, активируются химические вещества и структуры, задействованные в эмоциях и памяти, в то время как те части мозга, которые отвечают за мышление и самоконтроль, успокаиваются. «В результате, – продолжает Робб, – получается идеальная химическая основа, благодаря которой мы видим драматические, психологически напряженные истории».
И все же, пусть мы и понимаем задействованные в сновидениях химические процессы, нам трудно отказаться от ощущения важности сновидений. Это связано с тем, как они цепляются за разум после пробуждения, как влияют на настроение, даже если вы не помните деталей. Создается ощущение силы сна. Конечно, мой кошмар в ту первую ночь на самом деле не вызвал припадок. Но все же для меня сны и припадки навсегда остались связанными друг с другом. А тот призрачный сон-припадок только усилил эту связь.
По мнению Ричарда Уайзмана, статистика во многом может объяснить воспринимаемую силу сновидений, их символизм и их, как кажется, предсказательный потенциал. Согласно подсчетам Уайзмана, с пятнадцати до семидесяти пяти лет человек в среднем может увидеть почти девяносто тысяч сновидений за тысячи ночей сна. В своей книге «Паранормальные явления» (Paranormality) Уайзман пишет: «Вы видите множество снов и переживаете множество событий. В большинстве случаев сны не связаны с событиями, поэтому вы о них просто забываете. Но время от времени какой-то сон вдруг совпадает с каким-то событием. Когда это случается, запомнить сон вдруг оказывается легко. На самом деле это просто действуют законы вероятности». Запомнила бы я тот кошмар, если бы за ним не последовал мой первый припадок? Или он просто забылся бы, как все остальные?
Дело в том (если не говорить о законах вероятности), что сновидения действительно могут повлиять на нашу сознательную жизнь и даже иметь некоторые последствия для здоровья. Когда наши спутники жизни или члены семьи во сне оказываются негодяями, полученное во сне отрицательное отношение к ним может сохраниться даже после того, как мы проснулись (одно из проведенных в 2013 году исследований показало, что участники проекта, которым приснилось равнодушие и предательство партнеров, сохраняли эти ощущения и днем). Было показано, что кошмары могут вызывать мигрени и приступы астмы и даже – в редких случаях – сердечные приступы и другие события, которые могут привести к смерти. Обратимся опять к книге Элис Робб.
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 57
