И правда, кошель на поясе у святого отца даже с такого расстояния казался очень увесистым. Но сама мысль ограбить монаха показалась Лакиру столь кощунственной, что его передернуло. Но вот спор резко затих. Церковник сдался под напором трактирщика и, развязав кошель, бросил монетку на стол.
— Золото! — Нет. На стол монах кинул мелкую, с ноготь мизинца, серебряную монетку, но вот в его кошеле явственно блеснуло таким манящим желтоватым оттенком. Судя по тому, как прихватило дыхание Хорта, тот принял какое-то решение. Какое? Лакир сейчас прилагал огромные усилия, чтобы об этом не думать. — Вставай, пошли. Быстро! — Шипение главаря показалось юноше сейчас как нельзя более похожим на то, как шипит придавленная сапогом гадюка.
Подобная спешка объяснялась тем, что разозленный монах решил не останавливаться на ночлег в таком негостеприимном месте и предпочел вечернюю дорогу до ближайшей деревеньки. Через два часа вся банда сидела в засаде, спрятавшись в густом кустарнике, который рос около пыльной дороги.
То, что нынешней целью был служитель Единого, не нравилось в шайке никому. Но авторитет Хорта был слишком велик. Все же в отличие от остальных ему было за тридцать, и он был опытен. Именно его грамотное руководство обеспечивало банде безбедную жизнь. Но бандиты роптали. Никто не хотел быть проклятым монахом или, что еще хуже, взять на себя такой тяжкий грех, как убийство церковника. И все же Хорт нашел слова, чтобы успокоить своих людей, которые еще совсем недавно были обычными бедными крестьянами. Больше всего их успокоило обещание не убивать монаха. Да и зачем его убивать? Их шестеро, все с крепкими дубинами, чего им стоит просто забрать кошель, полный золота. Золота… Это волшебное слово приятно ласкало души, скоро оно будет у них в руках. И пусть львиная доля добычи достанется атаману, каждому все равно положена честная доля.
Ничего не подозревающий церковник так расслабленно шел по тропе, что-то бормоча себе под нос, что даже не заметил выскочивших на дорогу бандитов. И для чего прятались? Стояли бы на дороге — монах был настолько увлечен руганью в сторону трактирщика, что заметил бы их, только упершись носом кому-нибудь из них в грудь.
— Далече ли идешь? — Хорт в своей излюбленной манере покачивался с ноги на ногу, уперев толстый конец массивной дубины прямо перед собой.
— Не твое дело, деревенщина! — огрызнулся монах. Лакир замер, ой зря церковник так ответил Хорту, да еще подобным тоном.
— Как ты меня назвал?! — Лицо атамана пошло красными пятнами.
— Дай пройти, не стой на пути носящего рясу, — пошел на попятную монах, видимо изрядно струхнув, поскольку заметил реакцию главаря на его выкрик.
— Повтори. Что. Ты. Сказал. — Слова с уст Хорта падали, как тяжелые камни.
— Отойди. А то прокляну! — гордо выпрямившись, пообещал служитель.
На Хорта это обещание не произвело ни малейшего впечатления. А вот остальные грабители в страхе отшатнулись.
— Меня? — Хорт хищно усмехнулся. — Проклинай. Кошель свой кинь на дорогу и проклинай, а потом иди своей дорогой. Живым и здоровым иди.
— Кошель?!! — аж фальцетом закричал монах. Видимо, он только сейчас осознал, что его обступила группа здоровых мужиков с дрынами в руках. — Не отдам! Не сметь! Ироды! Прокля-а-ану-у-у!
От этого «прокля-а-ану-у-у» Лакиру стало так дурно, что он, дабы этого не слышать, с испуга саданул дубиной служителю по затылку. Тот упал, обливаясь кровью, но еще дышал и пытался что-то шептать. А Лакир все бил и бил, не глядя, куда попадает. Его атака как сорвала плотину, остальные тоже кинулись колотить жирного монаха, обозвавшего их деревенщиной и обещавшего проклясть. И только Хорт стоял в стороне и улыбался. Теперь с юнцами, которые только что до смерти забили церковника, можно было заняться более серьезными делами. Теперь все повязаны кровью, причем кровью монаха, и никому из его шайки отныне не было пути назад.
А потом, когда разум прояснился, Лакир истошно закричал. Он понял, что совершил великий грех и не будет ему прощения под небесами…
Свирана мерила шагами атриум. От не проходящего несколько часов внутреннего напряжения ее пальцы мелко подрагивали. Вот уже почти три часа назад ее муж отъехал в город. «Ну когда же!» Когда она увидит того, ради кого презрела супружеские узы?! Всех слуг и рабов она давно выпроводила из дома. Теперь ей оставалось только ждать. Юминис — это имя, даже просто мелькнув в мыслях, заставляло трепетать ее тело. Юминис, такой сильный, такой красивый, такой нежный, такой страстный. Юминис, так откровенно в нее влюбленный, готовый целовать пальцы ее ног все дни напролет. Юминис — раб ее мужа.
Вот уже неделя как она каждый день находит предлог, чтобы отправить мужа куда подальше от дома. Лжет, придумывает и постоянно клянет своего мужа. Мужа, которого даже в мыслях иначе как «толстая свинья» она не называла уже больше трех лет — с самой свадьбы. Когда по велению родителей ее, такую молодую, такую красивую, отдали в лапы этому борову. Да — богатому, да — влиятельному, но такому противному и мерзкому. Юминис, ну почему он раб! Вот кто достоин носить звание патриция! А не ее муж! Юминис, пусть раб, пусть, зато он рядом с ней. Да, она совершает грех, но ей все равно, она любит и любима, и ей плевать! Пока кто-нибудь не узнал об этой порочащей связи. Но Свирана умна, никто не заподозрит.
Бесшумно отворилась входная дверь. Дыхание юной девы перехватило. Да! Юминис. Он. Любимый. Она кинулась в его объятия, покрывая лицо раба страстными поцелуями. Тот пытался что-то говорить, но ее ладонь повелительно легла на его уста. Юминис… Ах, его руки, они волшебны. Его губы, они полны страсти и желания. Юминис, я вся твоя.
Когда в первую ночь после свадебных торжеств муж первый раз взял ее на супружеском ложе, она не чувствовала ничего, кроме отвращения. И за все годы не могла понять, почему женщины так любят плотские утехи. Это же противно! И так было, пока неделю назад не появился он. Юминис… С первого взгляда на юношу она потеряла голову. Стоило ему пройти рядом, как необъяснимый телесный трепет наполнял ее всю, и приятная тягучая тяжесть наливалась внизу живота. И когда она решилась… О-о-о-о-о!!! Она поняла! Поняла, что такое блаженство! Юминис… Она готова была убежать с ним на край света, но понимала — их поймают. Его казнят, а она будет опозорена навсегда. Юминис… Да! Его поцелуи оставляли на ее коже обжигающие следы наслаждения. Его руки… Ах-х-х, его руки!
О Валийя, богиня любви, спасибо тебе! Свирана была счастлива. Пусть всего несколько часов в день, но это счастье было полным. И только редкие мысли о муже не давали этому чувству стать абсолютным и всепоглощающим. Юминис… Нет, не так быстро. Юминис… Да. Да, да… О Валийя! Моя богиня. Я принесу тебе в жертву одну из своих рабынь. Валийя! Спасибо тебе за счастье…
Солнце клонилось на закат. Завернувшись в простыню, Свирана горько плакала. Тихо, почти бесшумно, так искренне. Муж, будь он проклят навеки. Он собирался продать Юминиса! Ее Юминиса! Продать… Все боги, за что ей это горе, разве мало вы меня наказали этим браком! За что?!! Одна мысль, что она больше не увидит его, была настолько болезненна, что лучше бы ее резали на лоскуты, нежели ЭТО! Муж… Центр и причина всех ее бед и страданий.
