Я приставила дуло «глока» к виску.
Перед глазами снова запрыгали какие-то неясные образы, окружающий пейзаж стал искажаться.
Пока он еще оставался узнаваемым, я положила палец на курок и крикнула незнакомцу за экраном:
– ДАЮ ТЕБЕ ТРИ СЕКУНДЫ, ЧТОБЫ ТЫ ПОМЕШАЛ МНЕ СДЕЛАТЬ ЭТО: РАЗ, ДВА, ТР…
1.
Париж, 11 октября 2010 г., понедельник.
В приступе паники я захлопнул экран ноутбука. Откинувшись на спинку кресла, я весь дрожал, чувствуя, как пылает лицо. Глаза жгло, плечо и шею пронзила острая боль.
Какой кошмар! Еще не бывало такого, чтобы персонаж обращался ко мне напрямую, когда я работаю над романом.
Меня зовут Ромен Озорски. Мне сорок пять лет. Я пишу сколько себя помню. Мою первую рукопись, «Посланцы», напечатали, когда мне, студенту медицинского факультета, был всего 21 год. С тех пор я написал еще 18 романов, и все они стали бестселлерами. Уже больше двадцати лет каждое утро я включаю компьютер, запускаю программу работы с текстами и расстаюсь с заурядной реальностью, уносясь в параллельные миры. Сочинительство никогда не было для меня развлечением. В него уходишь с головой. Флобер называл это «особым способом жить»[7], Лобу Антунеш говорил: «Начинаешь ради удовольствия, но в конце центром твоей жизни становится твой порок»[8].
Так я тружусь каждый день, с утра до вечера, не ожидая пресловутого «вдохновения», чтобы приняться за дело. Наоборот, вдохновение посещает меня именно в разгар работы. Я люблю дисциплину, упорство, требовательность к себе. Ничто не дается легко, всего надо добиваться. Тебя всегда подстерегает безумие: никогда не знаешь, до чего доведет писательство.
Строча по шесть часов в день – обычно даже дольше, – я давно оставил позади отметку в 45 тысяч часов работы. Сорок пять тысяч часов, прожитых среди бумажных персонажей! Возможно, это отнимало у меня умение «жить реальной жизнью» (говоря словами моей тогда будущей, а теперь бывшей жены), зато давало основания полагать, что я кое-что смыслю в беллетристике. Но того, что произошло только что, со мной еще не случалось. Сколько я ни твердил во всех интервью, что самый волнующий момент сочинительства – это когда ваши персонажи завоевывают автономию и изъявляют желание делать вещи, которые вы не планировали, я никогда бы не подумал, что сам окажусь в таком положении.
Решив выйти из-под шаха, я перегрузил программу и сделал еще одну попытку продолжить повествование.
«Пока он еще оставался узнаваемым, я положила палец на курок и крикнула незнакомцу за экраном:
– ДАЮ ТЕБЕ ТРИ СЕКУНДЫ, ЧТОБЫ ТЫ ПОМЕШАЛ МНЕ СДЕЛАТЬ ЭТО: РАЗ, ДВА, ТР…»
Я бился над тем, чтобы нить повествования стала разматываться дальше, но каждое мигание курсора на экране превращалось в зарубку на моем зрачке. Мной овладело оцепенение, подчинить себе ситуацию не удавалось.
Существует два главных способа написать роман. Я долго перестраховывался. Уподобляясь часовщику, я месяцами составлял подробный план предстоящего кропотливого труда. Я исписывал целые тетради, где старался перечислить все подробности ключевой интриги, все кризисы, биографии персонажей, документальное подтверждения событий. Когда эта подготовительная работа была сделана, мне оставалось только открыть тетради и размотать весь этот туго смотанный клубок. Как говорил Жионо, «книга почти готова, остается всего лишь ее написать»[9]. Но какой интерес записывать историю с заранее известной развязкой? Поэтому с годами мой метод изменился. Теперь я старался удивить сам себя, рассказывая историю в процессе ее написания. Мне понравилось работать, не зная финала интриги. Это называется «метод Стивена Кинга»: он считает, что все истории предшествуют сами себе, что они подобны ископаемым в геологических слоях и что писателю нужно раскапывать их в процессе сочинительства, не зная, кому будет принадлежать найденный скелет – динозавру или еноту-полоскуну.
Именно этим путем я решил пойти, садясь за новый роман с временным названием «Третье лицо зеркала». Я отталкивался от нехитрой ситуации (исчезновение ребенка), оставаясь открытым для предложений своих персонажей. Все люди скроены из разной материи. Одни корчат из себя звезд, а сами довольствуются зачитыванием текстов, не прилагая ни малейших стараний. Другие, напротив, пытаются повести вас в танце, изменить жизненную траекторию. Правда, в этот раз все зашло слишком далеко. Флора Конвей не только взбунтовалась, но и разоблачила меня.
По стеклам адски барабанил дождь. Уже три дня я мучился страшным гриппом с приступами жара и кашля, при котором я едва не выплевывал собственные легкие. Я днями валялся, завернувшись в плед из шерсти альпаки, забытый женой (она от меня ушла), ползал между диваном в гостиной и компьютером и глотал вперемежку долифран и витамин С. Сейчас я на целых четверть часа врос в кресло, уставившись в экран и вспоминая четыре написанные главы. Чем дольше я упрямился, тем сильнее становилась тревога. Образ Флоры Конвей с пистолетом у виска так меня напугал, что я даже не мог встать, чтобы сварить себе кофе.
2.
Что показывают часы на стене? Что скоро четыре дня. Не хватало только пропустить конец занятий в школе у Тео. Пока закипал кофе, я смотрел в окно на угол сада. Небо почернело, с самого утра зарядил ливень. Нет ничего противнее парижской осени.
