«Итальянские» канделябры были не единственным приобретением утончённой Анастасии Николаевны: дом изобиловал расставленными повсюду письменными, чайными и кофейные столиками, секретерами и креслами, «принадлежавшими» целому выводку европейских королей, а особенно – Людовикам (начиная, наверное, с Первого и заканчивая Шестнадцатым). Мало того, на всех этих бесчисленных столиках громоздились разнокалиберные вазы, шкатулки и статуэтки, имеющие исключительно «саксонское» либо «богемское» происхождение, и горничные с благоговейным трепетом ежедневно смахивали с них пыль, искренне восхищаясь безупречным вкусом хозяйки.
Идея об открытии в Москве картинной галереи засела в голове купчихи прочно, отказываться от «мечты» она не собиралась. Поразмыслив, Анастасия Николаевна решила: коли муж упрямится и меценатствовать не желает, она соберёт собственную коллекцию картин и откроет впоследствии частную галерею прямо у себя дома, на Пречистенке.
* * *
Анастасия Николаевна принимала утренний чай в персональной своей опочивальне: вот уже несколько лет спальни у супругов были раздельные. «Так принято в аристократических семьях», – заявила Анастасия однажды Василию, и с тех пор заведённый ею порядок неукоснительно соблюдался.
Замуж за Василия Глызина Анастасия вышла десять лет назад, через два года родила ему дочь Полину. Супруги равно обожали дочь: отец баловал дорогими подарками, а матушка в меру возможностей способствовала образованию (ибо лелеяла надежду рано или поздно породниться-таки с дворянами).
Полине недавно исполнилось восемь, она росла спокойной, смышлёной и весьма разносторонней девочкой. Анастасия наняла для дочери гувернантку с отличными рекомендациями. Разумеется, настоящую француженку, ибо, в силу последних веяний моды, в кругах московской и петербуржской знати принято было общаться именно по-французски. Помимо языка, гувернантка Амали де Сон (в доме Глызиных её называли «мадемуазель Амалия») обучала девочку манерам, живописи, музыке, чтению, классической истории, основам арифметики и даже… верховой езде. Василий Глызин, не поскупившись, приобрёл для занятий сперва отличного орловского жеребца, а потом, осознав оплошность, выписал из-за границы чистокровного шотландского пони, более подходящего спокойным своим нравом для маленькой девочки.
…Амали де Сон происходила из знатного рода бургундских дворян, безвозвратно потерявших, увы, почти всё своё состояние за время войны 1812 года: у родителей девушки остались лишь небольшой замок да несколько виноградников. Госпожа де Сон, урождённая де Морней Плесси, дала дочери домашнее образование, обучив её всему, что знала и умела сама. А знала и умела мадам де Сон Морней Плесси немало.
С годами замок де Сон пришёл в упадок – финансовых средств для поддержания его в порядке катастрофически не хватало. Когда же от засухи пострадали и виноградники, господин де Сон принял решение продать их, а вырученную сумму положить в банк и жить с семьёй на проценты.
Проценты с вложенного капитала оказались скромными, денег по-прежнему не хватало. После смерти главы семейства был, в конце концов, продан и замок. Теперь у мадам де Сон Морней Плесси не осталось ничего, кроме знатной фамилии.
По счастью, как раз к тому времени во Франции сложилась тенденция отправлять детей разорившихся дворян в Россию, где господствовала тогда мода на всё французское и где молодые образованные люди вполне прилично устраивались, воспитывая отпрысков знатных семейств.
Та же участь постигла и юную Амали де Сон. Последовав совету матери, девушка, наделённая живым умом и приятной внешностью, отправилась в далёкую холодную страну в надежде на лучшую жизнь.
Последние полгода мадемуазель Амалия занималась воспитанием и образованием Полины Глызиной, искренне привязалась к смышлёной девочке и была вполне довольна новым своим статусом.
…Анастасия Николаевна допила чай, накинула на пышные плечи ажурную шаль и направилась в комнату дочери.
Приоткрыв дверь в детскую, она услышала, как бойко дочь повторяет за гувернанткой французские слова, и умилилась. Сути мудрёных слов Анастасия Николаевна не понимала, но сколь же нравилось ей грассирующее заморское произношение!
Не отважившись помешать уроку и мягко притворив дверь, Анастасия Николаевна отправилась «с инспекцией» в спальню мужа. Василий уже проснулся и успел облачиться в домашний халат радующей её глаз радужной расцветки.
– Бонжур, ма шер! – заученно воскликнул благоверный (сей фразой его познания французского благополучно заканчивались).
Анастасия натянуто улыбнулась. В последнее время близость с мужем казалась ей всё более невыносимой. Она даже недовольно морщилась и отворачивалась к стене, когда тот посещал её спальню ради исполнения супружеского долга, и всё чаще молила Бога, чтобы сии вторжения происходили как можно реже.
Однако Василий Иванович, которому не исполнилось ещё и сорока, интереса к женскому полу пока не растерял и, в силу холодности дражайшей половины, вынужден был порой зажимать по тёмным углам горничных. Лишь гувернантки-француженки, что особенно ему нравилась, домогаться отчего-то опасался.
– Василий! – начала с порога Анастасия Николаевна. – Помнишь ли ты, что обещал вчера?
Муж мучительно напряг мозговые извилины.
– Купить что-то дочери? – предположил он после паузы.
– Нет. Мне. Мы собирались с тобою нанести сегодня визит антиквару Густаву, – снисходительно напомнила супруга.
– Ах, этому кровососу?! – обречённо воскликнул купец. – И как долго ещё ты, позволь полюбопытствовать, собираешься его обогащать?
Анастасия надменно повела богатым плечом:
– Амадей Карлович – достойный и воспитанный светский человек! Я запрещаю тебе говорить о нём в подобном тоне!
Василий Иванович тяжело вздохнул.
– Хорошо… Я сейчас же прикажу кучеру закладывать экипаж.
* * *
В сопровождении супруга, терпеливо ожидавшего, когда «достойный» Амадей Карлович в очередной раз опустошит его кошелёк, Анастасия Николаевна, разодетая в пух и прах, вошла в антикварный салон.
…В отличие от образованной и утончённой жены Василий Иванович совершенно не обладал художественным вкусом, и потому любой антикварный магазин воспринимался им отчего-то лавкой обычного старьёвщика. Вот только цены в сей «лавке» были непомерно баснословными!
Глызин-старший никогда не понимал готовности Анастасии выложить за какую-то бесполезную в хозяйстве вазочку, пусть даже самую расписную, аж сто целковых. Ему, к примеру, больше нравились вазы (не менее яркие!), продаваемые знакомым купцом Самохиным по пять рублей за штуку. Предприимчивый Самохин прикупил в своё время в подмосковной провинции небольшой заводик по производству керамики, обучил местных крестьян малевать на выпускаемой посуде цветочки да разную сказочную живность вроде павлинов и в итоге наладил успешный сбыт своих изделий даже в столице. И в покупателях у него, не в пример Густаву, недостатка не было.
