Ладно, недель.
Черт, на дни тоже соглашусь. Хотя бы один маленький день отсрочки, шанс на то, что зверь перебесится и не начнет неистовствовать, собьется карательный настрой и меня по счастливой случайности амнистируют.
— Я бы тоже хотела о многом спросить, — говорю вслух, понимая, вопросов действительно полным-полно.
Почему фон Вейганд и Сильвия не разведутся, если ненавидят друг друга? Куда запропастился дедушка-нацист, с какой радости не поздравляет подающего надежды внука? Где, наконец, родители?
Десятки, нет, сотни тем, требующих разъяснения.
— Мы же не в последний раз видимся, — заявляет Элизабет.
А тут я бы воздержалась от конкретики. Мозг услужливо извлекает фото подвалов из недр памяти. Это не просто пугающе. Это не оставляет спасительной лазейки, выбивает табуретку из-под ног, заставляет задыхаться, судорожно извиваться на веревке.
— Рассказывай, — повторяет госпожа Валленберг.
Найти человека, которому можно открыться целиком и полностью, поведать подробности происшедшего, не боясь новых неприятностей, еще труднее, чем обнаружить нормальную передачу по телику под Новый год. Продираясь сквозь сотни муторных «огоньков», концерты многолетней давности, убогие мюзиклы с участием набивших оскомину исполнителей и фильмы, хорошие, но затертые до дыр, опостылевшие до скрежета зубов. Короче, трудно. Нереально.
Ментальная общность — не повод, однако я оправдываю себя ею. Близостью духа, природным идиотизмом, без разницы чем, лишь бы не молчать. Уцепиться за последнюю надежду.
Тяжело вздыхаю, признаюсь избирательно. Не выкладываю подробностей сделки на сумму в полмиллиона долларов, повествую исключительно о записке, пропавшей и удачно подброшенной, о звонках Гая, неизвестно по каким каналам вычислившего мой номер, о сцене в массажном салоне и несуществующих двенадцати свиданиях. Выделяю основное.
— Ты попала в их ловушку, — подводит итог Элизабет.
— В чью ловушку?
— Алекс не считает, что ты изменяла ему, — она не обращает внимания на мое уточнение, спокойно продолжает дальше: — Теперь все становится на свои места.
— Что становится?
По правде, сообразительность никогда не была моей сильной стороной. Честно, сильных сторон во мне, вообще, не так уж много, а под прицелом горящих, почти черных глаз и вовсе превращаюсь в истеричную тряпку, дрожащую по щелчку пальцев, даже когда источника раздражения нет поблизости.
— У тебя есть враги. Много самых разных врагов, и с каждым днем число лишь возрастает. Зависть толкает на преступление и больно ударит жертву, если правильно установить капкан. Они не знают тебя лично, но факт твоего существования — достаточная причина возненавидеть заочно. Некоторые мечтают занять место любовницы сами, а иные желают этого для своих родственниц, спят и видят, как бы подобраться к нашим миллиардам. Некоторые непременно попытаются повлиять на Алекса через тебя или опозорить его, выставив посмешищем с твоей же помощью. В мире больших денег никому нельзя доверять, здесь все делается ради наживы и собственного удовольствия, — госпожа Валленберг вносит некую ясность. — Подумай, кто из окружающих людей ближе всего на данный момент. От него и жди подлости. Любого слугу можно подкупить или запугать, вынудить к сотрудничеству. Кто присутствовал при моменте вручения записки? Кто мог знать, где ты ее спрятала? Кто имеет доступ к распорядку твоего дня и способен пустить эти сведения в дело?
Андрей постоянно находится рядом. Знаком с Гаем, вполне может оказаться «тайным источником». Он не дошел вместе со мной до бального зала, его не было когда, я встретила Сильвию. Значит, сутенеру ничего не стоило вернуться и дотошно осмотреть туалет. Прятать записку за зеркалом — невесть какая гениальность, обнаружить легко. К тому же, ему известны все мои маршруты, ничего не стоило договориться и подтасовать факты.
— Вероятно, ты права, — соглашается Элизабет, выслушав мое предположение. — Мне приходилось встречать этого Андрея, неприятный человек, лицемерный.
— Как теперь объяснить…
— Объяснять не имеет смысла, — обрывает меня госпожа Валленберг. — Алекс зол, что ты попалась, угодила в сети недоброжелателей. Думаю, он уже сделал правильные выводы относительно того, кто виновен. Этот Андрей подстроил все ловко, его накажут в первую очередь, ведь не доглядел, не исполнил свои обязанности.
В моем лексиконе не осталось приличных слов для обозначения сутенера-зануды, поэтому я ограничилась банальной констатацией:
— Получается, снял с себя вину, подставился сам же, только ради…
— Целей много. Возможно, хотели скомпрометировать тебя, возможно, пытались столкнуть Валленбергов и Мортонов. Поверь, нашим семьям есть, что делить.
Вспоминая, как фон Вейганд врезал Гаю, приходится признать: план удался на славу. И очень обидно сознавать свою неизлечимую тупость основным катализатором вероятной вражды.
— Не волнуйся, я поговорю с ним, я умею направлять своего внука, — говорит Элизабет.
Тянет спросить: как вы это делаете? Уверены, что справитесь в одиночку? Главное повалить, а потом ногами запинаем?
Damn. (Проклятье)
— Почему помогаете мне?
Любопытство неукротимо даже перед лицом полнейшей задницы в виде подвалов, наполненных сплошной любовью и романтикой, скелетами и пыточными инструментами, затхлостью и смрадом, etc.
— Во-первых, «помогаешь», — исправляет меня Элизабет, а потом на душе становится тепло, когда она прибавляет: — Во-вторых, мы очень похожи, словно я вернулась в прошлое, в этот самый дом и в этот сад. Разумеется, тогда все выглядело иначе. Семьдесят лет назад.
«Сколько же ей? — настырно стрекочет в ушах внутренний голос. — Не выглядит настолько древней старушкой!»
— Когда я венчалась с Вальтером, — продолжает она. — Надеюсь, ты и Алекс обвенчаетесь тут же, только мирно и цивилизованно.
Следует подумать над тем, к чему сказано про мир и цивилизованность. Или устрашиться грядущей перспективой сырых подземелий, если дипломатические навыки госпожи Валленберг подкачают. Ну, хотя бы оставшимися извилинами шевельнуть, пусть не с пользой, просто для приличия.
Но мой мозг сладко улыбался, пускал розовые слюнки, зарядив на повтор: вы с Алексом обвенчаетесь, обвенчаетесь, обвенчаетесь…
Хорош издеваться, дайте хоть перед казнью помечтать.
Глава 2.2
Наверное, вы уже успели заметить, насколько виртуозно я умею налажать, испортить ситуацию в последний момент, совершить роковую ошибку, перейти Рубикон в непредназначенном для этого месте.
Вот стараются для меня люди, но тщетно. Кретинизм ведь неискореним, держится за мельчайшую частичку, за любой, самый захудалый и бесперспективный атом, задорно пускает корешки и не торопится дематериализоваться.
