— Бесценно! Просто бесценно! Молодец, Генрих.
Генрих только ухмылялся и подмигивал мне. Я даже и не пыталась скрыть гордой улыбки: не так уж много арийских немцев, если вообще кто-то из них думал вступить в ряды сопротивления, а особенно если они занимали такой высокий ранг, стали бы рисковать своей жизнью ради людей, которых считали врагами рейха. А он вот был на это готов, потому что для него они не были просто евреями или коммунистами, они были обычными людьми, такими же как он, с семьями и друзьями, с кем-то, кто ждал их дома, людьми, которые также заслуживали жить, как и он.
Я понимала, почему Адам решил работать на союзников: он и сам был бывшим гонимым евреем и хотел сделать всё возможное, чтобы спасти как можно больше своих от подобной судьбы. Я понимала, почему Рудольф и Ингрид этим занимались: они выбрали подобную деятельность как профессию и помогали теперь своему правительству бороться с нацистским режимом изнутри.
Но Генрих мог и не вступать к ним в команду; он был немцем. Чистокровным арийцем из хорошей, вполне обеспеченной семьи без единой чёрной овцы в их рядах. У него было безупречное резюме в СД, длинный список наград и благодарностей от начальства, и он вполне мог бы наслаждаться жизнью, ничем подобным её себе не осложняя, как и подавляющее большинство его коллег. Но вместо этого он присоединился к американской контрразведывательной ячейке, женился на еврейке и поклялся спасти как можно больше жизней. Вот каким он был, мой муж: бунтарём и моим личным героем.
Я улыбнулась ему и взяла его руку в свою. Он заулыбался мне в ответ и поставил свою чашку обратно на кофейный столик. Адам неловко заёрзал на стуле; я заметила, что он всегда неловко себя чувствовал каждый раз, как мы с мужем проявляли какого-либо рода знаки привязанности друг к другу. Наверное, он так и не свыкся с мыслью, что я была замужем за немецким офицером, пусть этот офицер и работал на союзников. Когда он, Адам, уезжал из страны, я даже не встречалась ни с кем и открыто презирала всё, связанное с нацистской партией. Будучи моим партнёром по танцам, он был также моим самым близким другом, и мы больше времени проводили друг с другом, чем с кем бы то ни было. Может, он считал меня чем-то большим, чем просто другом; я не знала и никогда не спрашивала. Он тоже по этому поводу всегда молчал.
— Сколько, ты думаешь, пройдёт времени, прежде чем Мюллер заметит устройство? — Ингрид спросила Генриха.
— Надеюсь, что он его вообще никогда не заметит, — рассмеялся он, но затем снова принял серьёзный вид. — Надо быть очень осторожными со всеми сообщениями, что мы отсылаем. Я знаю гестапо изнутри, и они там отнюдь не глупы. Когда Мюллер заметит микрофон, он может и вовсе ничего не сказать и сделать вид, что он ничего не видел. А затем начнёт сплавлять нам ложную информацию, в то время как мы ничего и подозревать не будем. Поэтому-то я и сказал с самого начала, что всё, исходящее из его офиса, нужно проверять дважды, особенно если информация кажется подозрительной. Он запросто может закинуть нам какую-нибудь приманку, и как только мы её заглотим — всё, конец. Будьте крайне осторожны со всей информацией, что вы получаете.
— Мы всегда осторожны, — уверенно пообещала Ингрид.
— Смогу ли я как-нибудь узнать, что он нашёл микрофон? — спросил Адам. — В конце концов я единственный, кто слышит все звуки в его кабинете, может, есть какие-то подсказки, на которые мне стоит обращать внимание?
— Да, есть. — Генрих кивнул. — Если ты услышишь громкий звук и шорох прямо возле динамика, как если бы кто-то трогает его пальцами, это наипервейший знак. Затем, если ты услышишь щелчок и звук исчезнет на некоторое время, а затем снова появится, это означает, что он включает и выключает его. И наконец, обращай внимание на манеру его речи: если он говорит чересчур громко и заученно, то он скорее всего проговаривает специально заготовленную для нас речь. Вот, пожалуй, и всё.
— Хорошо. Я постараюсь прислушиваться ко всем посторонним звукам и сразу же сообщу, если услышу что-то подозрительное.
— Мы очень ценим твою работу, Адам, — Генрих сказал серьёзным тоном. — Знаешь, ты лучший радист, который когда-либо на нас работал. А ещё ты стал нам очень близким другом.
Адам смущённо улыбнулся и опустил глаза.
— Спасибо. — Затем он вдруг быстро поднялся со стула и засобирался. — Ну что ж, я тогда, пожалуй, пойду. Мне ещё нужно отослать вчерашнюю почту.
Под «вчерашней почтой» понимались зашифрованные сообщения, приготовленные для него Рудольфом.
— Подвезти тебя? — Я частенько предоставляла Адаму свои услуги личного водителя, когда ему нужно было съездить куда-нибудь подальше, чтобы воспользоваться радио. Обычно я отвозила его либо в безлюдное место где-нибудь неподалёку от скоростного шоссе, где он мог обменяться посланиями с агентами в США прямо из моей машины, либо же в какой-нибудь из заброшенных и приготовленных под снос домов в бывшем еврейском гетто, где никто и не обратил бы на нас внимания.
— Если тебя не затруднит, — Адам улыбнулся немного виновато.
— Не говори глупостей, конечно не затруднит. — У Адама была своя машина, но моя (вернее сказать, машина Генриха) вызывала куда меньше подозрений. Номера с двумя молниями СС делали её невидимой для любых возможных агентов гестапо, рыскающих поблизости. — Я только допью свой чай.
— Не торопись. Я подожду внизу.
Адам попрощался со всеми присутствующими и вышел на улицу. Ингрид тем временем повернулась к моему мужу.
— Постарайся не завязывать дружбы ни с кем из своих коллег.
Я не солгу, если скажу, что нас обоих весьма удивило подобное заявление от американского агента.
— Почему нет? — нахмурился Генрих.
— Любая привязанность и вообще какие бы то ни было сентиментальности должны быть оставлены любым уважающим себя разведчиком. Они зачастую ведут к провалу.
— Я тебя не понимаю…
Ингрид вздохнула.
— Ты не можешь позволить никаким личным чувствам стоять у тебя на пути, если ты решил связать свою жизнь с секретной службой. Они создают слабые звенья. Например Рудольф и я, хоть и ведём жизнь супружеской пары, никогда не позволяли никаким взаимным чувствам, кроме уважения, возникнуть между нами. Так, если один из нас провалится, у другого останется шанс на выживание. Ни я, ни он не начали бы говорить, если бы кто-то из гестапо приставил пистолет к голове одного из нас. А ты вот можешь сказать то же про свою жену?
Генрих и я обменялись взглядами, но промолчали.
— Я о том и говорю. Твоя жена и так твоё слабое звено, так что не заводи друзей среди других агентов, а особенно среди радистов. Они гибнут куда чаще остальных.
* * *
Всё ещё думая о словах Ингрид, я ехала к бывшему гетто, следуя инструкциям Адама, потому как он знал местность куда лучше меня. Его радио было в моём багажнике, как всегда аккуратно спрятанное в чемодан. Когда мы наконец подъехали к бывшему жилому дому, который он хотел использовать для выхода на связь, мы внимательно огляделись, и только убедившись, что узкая улица была абсолютно пустынной, Адам вышел из машины и вынул чемодан из багажника.
