Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 59
Женя подумала, что Россия имеет пагубную привычку рожать в муках «человека будущего». Семьдесят лет бросали людей в переплавку, а то и в мясорубку, надеясь получить «строителя коммунизма». Теперь та модель объявлена морально устаревшей, ее сдали в архив. В моду вошла новая версия человека будущего под названием «гражданин мира». Жесткий, волевой, активный и умный. Неутомимый тип, живущий в самолетах, потому что его дом разорван между городами, странами, континентами. Пересекающий океан с той же легкостью, с которой дети перепрыгивают через лужу. Новый человек, неведомый прежде. Конечно, в истории были кочевые народы. Но даже неутомимые кочевники-монголы знали, что у них есть Великая степь, куда они могут вернуться и ради которой они топят в крови остальное пространство. А тут даже Великой степи нет. Все едино.
Лес рубят – щепки летят. Металл куют – окалина сыпется. И вот сидит перед ней Яна как неудачная пробная партия новой модели жизни. Кусочек окалины с глазами подранка. Жертва моды богатых семей рассеивать детей по миру. Бедная девочка, которую нужно было прижать к себе, обложить ватой семейного уклада, повязать любовью. Гражданин мира из нее, как из голубиного помета пуля.
– Янчик, дальше-то что?
– Не знаю, теть Жень.
– Может, вернешься?
– Может, и вернусь.
– Или здесь останешься?
– Или останусь.
– А ты-то сама чего хочешь, Яночка? Тебе где лучше?
– Мне, теть Жень, только в постели лучше. От таблеток спать хочется.
– Может, ну их, эти таблетки? Янчик, может, выкинуть?
– Без таблеток мне плакать хочется. Лучше спать, – обреченно сказала Яна.
И добавила:
– Теть Жень, вы только маме не говорите, что все обо мне знаете. Ей неприятно будет. Я всех подвела…
– Яночка, мама не узнает, что я тебя видела. Ты слышишь меня, девочка? И возвращайся. Поверь, так будет лучше.
На следующий день они сделали задуманное – отсняли радостные поздравления на фоне миланских урбанистических пейзажей. Получилось эффектно и стильно. Женя выложилась по полной. Она знала, что Алла будет демонстрировать этот фильм всему, что движется. Предъявлять в качестве вещественного доказательства счастливой жизни. Комментировать в свойственной ей нагловатой и бравурной манере. Хвастаться дочерью, ожидая стандартных комплиментов в ее адрес. Это ее право. Право юбилярши и право матери, которая не обязана делиться горем даже с близкой подругой.
– Янчик, только, чур, у нас с тобой уговор: тебя снимала подружка, а потом запись ты мне выслала. Просто выслала запись. Меня в Милане не было. Договорились?
– Ни разу не было, – подтвердила Яна.
Женя почувствовала себя шкафом, в котором отныне хранятся скелеты этой семьи.
* * *
Фильм произвел фурор. Сначала его посмотрела одна Алла. Убедившись, что мин нет, она принудила всех гостей посмотреть его от начала до конца. Потом еще раз для закрепления впечатления. Громче всех комментировал фильм Гера, и пару раз даже остроумно. Наконец гостей отпустили от экрана, и праздник продолжился в традиционной манере русских застолий – сытно, шумно, с постепенным повышением градуса и неуклонным отклонением от главной темы в пользу анекдотов и политических прогнозов.
Женя пила, танцевала, умничала и валяла дурочку. Ей было легко и радостно за Аллу. Кто сказал, что держать душу нараспашку есть высшая форма дружбы? И вообще, кто возьмется судить, где высшая и низшая формы? Да, Алла не посвящала ее в свои проблемы. Обидно? Но ведь и она держала рот на замке. Они обе «держали фасон». Женя стояла в глазах Аллы на высоком постаменте, сооруженном профессией и верным мужем. В активе Аллы – курганы денег, успешный муж-бизнесмен и дочь. И у каждой свои страхи и боли. Женя боялась старости, оскорбленной безденежьем и одиночеством. У Аллы своя изнанка – измазанный в кубинском шоколаде муж и потерявшая опору дочь.
Откровенность всегда избирательна. Жалобы и слезы, как реки, растекаются по ровной поверхности или стекают вниз. Реки не текут вверх, так уж заведено природой. Жалуются тому, кто вровень или у кого еще хуже. Проблему с дочкой можно судить-рядить с теми, кто знает, как болит душа за неудачного ребенка. Что, кроме общих слов, может сказать Женя, которая «воспитывает страну»? Безденежье обсуждают с теми, кто знает, по каким дням получка. Зачем про это говорить с Аллой? Люди плачут, роняя слезы вниз. Глупо подкидывать слезинки вверх, они все равно наверху не задержатся, упадут на тебя же.
Гуляли в ресторане. Женя решила глотнуть свежего воздуха. От алкоголя ей всегда становилось душно, как будто винные пары сжигали кислород. Спустилась вниз, прошла мимо гардероба, мазнула взглядом ряды качественной одежды Аллиных гостей. Баррели роскошного меха говорили вместо хозяев, что жизнь удалась. Ее шубейка борозды не портила, смотрелась в общем ряду вполне пристойно.
На улице шел мелкий снежок. Женя подставила лицо, прикрыла глаза, приоткрыла рот. Но снег в рот не залетал, стеснялся. Было тихо и свежо, мило и спокойно. И только одна мысль докучала, мешая насладиться этой благостной картиной. Что-то тревожило и не отпускало. Женя вернулась в ресторан, разбудила дремавшую гардеробщицу и попросила поправить ее шубу. Чтобы завернувшуюся изнанку не было видно.
Заспанная тетка выполнила просьбу, спрятала изнанку и ворчливо переспросила: «Все?» Женя удовлетворенно кивнула. Гардеробщица проводила странную женщину неодобрительным взглядом.
Дунькина радость
Дуньку звали не Дунькой, а совсем наоборот – Элеонорой. Точнее, у нее было два имени. Одним – праздничным и заграничным – ее одарили родители в тайной надежде, что на дочке закончится серость, безденежье и какая-то тупая закольцованность их жизни, когда сегодня похоже на вчера так же, как на завтра. Ну сами посудите. «Элеонора отбросила вуаль и смело взглянула в глаза князя». Звучит? А вот «Элеонора сунула ноги в разношенные боты и погнала скотину со двора» – вроде как железом по стеклу. Так родители заманивали перемены, задабривали случай. Заискивали перед судьбой. Через имя пытались пробить окошко в другую жизнь. Искренне веря, что другая – обязательно лучше.
Про другую жизнь им пела Майя Кристалинская. Там было чисто, хрустально и трогательно: нежные женщины и влюбленные в них мужчины. Пейзаж за окном эту идиллию разрушал. Может, поэтому, когда смотрели телевизор, старательно задергивали шторы. В деревне, где жили родители Элеоноры, было много труда, водки, тоски и веселья. Но не того веселья, о котором пел Хиль в своем симпатично-стиляжном «Тро-ло-ло», а громкого, с похабными шутками, угарного, сползающего в драки, переходящие в братания. Детство Элеоноры проходило в советской деревне, еще не знающей, что скоро она станет постсоветской.
Второе имя пришло само. В сельмаге было негусто с выбором, да вообще там было негусто. Чтобы порадовать дочку, родители часто покупали простенькие карамельки, называемые в народе «Дунькиной радостью». Маленькая Элеонора так им радовалась, что вызывала неизменное: «Ну чистая Дунька!» С того и пошло.
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 59
