— Извини, если я тебя смутила, — проговорила Мари, видя мое замешательство, — но ведь это чистая правда.
— Должен признаться, у тебя очень странный вкус. Я забыл предложить тебе печенье, у меня есть. Сейчас, сейчас, — я зашуршал бумагами на столе, лишь бы сменить тему. — А вот они в честь тебя названные.
— В честь меня?! — искренне удивилась Мари.
— Ты, что первый раз видишь печенье «Мария»?
Она кивнула, осторожно пробуя угощение.
— Вкусно.
Мы посидели с полчаса, Мари приговорила всю пачку печенья, аппетитно хрустя им, выпила две кружки чаю и зарозовелась, как нежный летний бутон, вот-вот готовый распуститься. От горячего ее стало клонить в сон, я заметил, как она старательно сдавливала зевок за зевком, разглядывая эскизы, что заполоняли стол.
— По-моему, кто-то уже очень хочет спать, — проговорил я, когда она в очередной раз подавила зевок.
Это безобидное замечание почему-то испугало мою ночную гостью. Она боязливо заозиралась, будто ища лазейку, чтобы улетучиться, и я поспешил ее успокоить.
— У меня не самый лучший в мире диван, но все же на нем теплее, чем у вечного огня. Располагайся, а я посплю на раскладушке.
Длинные изогнутые ресницы Мари затрепетали, рот раскрылся в нерешительности. Она явно не знала, как поступить, и я испугался, что она сейчас уйдет.
— Оставайся, — почти умолял я, — нехорошо такой юной особе ночью слоняться по городу. Завтра я помогу тебе найти твой дом.
Она снова потерла свои неестественно длинные ноги узкими ладошками и, недолго думая, кивнула.
— Вот и отлично! — обрадовался я, вскакивая с дивана и ударяя себя по бедрам. — Сейчас постелю тебе чистое белье, а ты, если хочешь, можешь пока душ принять.
Она скрылась за дверью в уборной, где тотчас зашумел водопад. А я стал лихорадочно сгребать давно неменянное белье и устилать ложе моей феи чистыми, еще хранившими запах кондиционера простынями.
Я готов был спать не то что на раскладушке, которая безбожно провисла и к тому же имела основательную дырень в ногах, но и не спать вовсе, лишь бы лучезарная Мари еще сколько-нибудь озаряла мою одинокую берлогу. Удивительное дело, но ее простота и незатейливость в купе с мнимой незащищенностью и ранимостью делали эту тонкотелую, крошечную девчушку до безумия обворожительной. И я уже чувствовал как с каждой минутой, проведенной рядом с нею, попадаю в ее электромагнитное лавандовое поле.
Мари долго поласкалась в душе, вероятно, истребив все запасы бойлера и вот, наконец, выплыла из водного царства, обмотанная моим полотенцем.
— Я случайно намочила свое платье, — оправдывалась она, стоя передо мной в коротком, махровом коконе.
— Дам тебе футболку, чтобы спать было теплее, — выпалил я, опасаясь, что она заметит мою сконфуженность.
А смутиться было чему, потому как эта воздушная Наяда скорее походила на одно из моих всегдашних видений, нежели на плотскую, земную женщину. Молочно-белая, тонкая и гибкая, словно молодая ива, она, волнуясь, придерживала на своем мраморном тельце полотенце, пытаясь укрыть свои прелести.
— Вот, — буркнул я, протягивая ей самую приличную из моих футболок, — я пойду тоже ополоснусь, а ты устраивайся поудобней и отдыхай.
Горячая вода, так понравившаяся моей гостье, действительно кончилась, но сейчас меня вполне устраивала и холодная. Я был уверен, что она и так закипит от соприкосновения с моей кожей — так меня лихорадило.
Наскоро помывшись, я осторожно выполз из своего временного укрытия, просочился в комнату. Мари лежала в моей футболке и на моей постели, по-детски сложив ладошки под щекой, ее волшебное тело скрывал плед. Я тихонько достал из угла раскладушку, набросил на нее покрывало и улегся, прямо в халате.
Лежал довольно долго, смотрел на спящую Мари. Вбирал в себя ее легкий лавандовый дух, слушал тоненькое сопение и чувствовал невероятную зыбкость всего происходящего.
Вдруг она неожиданно распахнула свои аметриновые [9] глаза и, опалив меня их внезапной золотой вспышкой, мягко улыбнулась, смешно выпячивая нижнюю губу. Ее магический взгляд подействовал на меня странным образом — я уснул и видел во сне чудной город грез. Весь фиолетово-огненный этот город был сплошь из стекла и удивительного двухцветного минерала — символа мира. Аметриновые арки и колонны украшали залы дворцов, аметриновые люстры свисали со сводчатых высоченных потолков. А на троне из необработанного драгоценного камня обнаружилась моя ночная гостья. Она сидела, подобрав под себя ноги, и нанизывала на тонкую нить двуцветные бусины.
Зал был абсолютно пуст. Я стал приближаться к ней, шлепая по полированной поверхности пола голыми пятками. Странное дело, во сне я был одет в тот самый халат, в котором спал. Но со снами такое случается, поэтому я не стал обращать внимание на этакую мелочь. Когда я приблизился к трону, оказалось, что он возвышается на добрых три метра, и чтобы увидеть лицо Мари, необходимо подняться по выдолбленным в минерале ступеням. Я взошел по ним, и тогда она заметила мое присутствие, подняла глаза и протянула мне руку. Бусины, что она нанизывала на нитку, соскочили и, зазвенев, покатились вниз, сочно ударяясь об пол и друг о дружку.
«Очень знакомое, почти родное лицо», — промелькнула в моей голове мысль, прежде чем я проснулся.
Глава 9
Пробуждение было внезапным. Мне даже показалось, будто меня вышвырнули, как негодного щенка из сказочной страны грез в скучную действительность. Первое что я заметил, даже не заметил, а скорее ощутил — это пустоту. Моя постель, напротив которой я провел эту ночь, была идеально заправлена и не несла в себе ни намека на присутствие моей ночной гостьи.
Ушла, поначалу решил я, но когда пошел в уборную, чтобы умыться, меня неожиданно обдало горячей водой, хотя я отчетливо помнил, что Мари ее всю извела. Ошеломляющая, близкая к отчаянию мысль вонзилась в меня своим безжалостным острием. Я вбежал в комнату, стал потрошить постель в поисках хоть малейшего намека не ее вчерашнее присутствие в моей мастерской. Ни лавандового аромата, ни случайного темного волоса на подушке не было, лишь моя футболка белела на синей простыне, словно флаг на фоне утреннего неба.
Я готов был капитулировать, сдаться кому и чему угодно, даже своим галлюцинациям, лишь бы увидеть ее снова. Но ее не было.
Я бухнулся на стул, роняя голову, и только тогда заметил кружки со спитым чаем. Их оказалось две, а под столом валялась пустая пачка из-под печенья. Могло ли это свидетельствовать о том, что она была здесь, пила из этой веселенькой, антрацитовой кружечки, хрустела печеньками и звонко смеялась, рассматривая мои работы? Я взял в руки кружку, повертел ее и так и этак. Ничего, просто грязная кружка, я и сам мог из нее пить.
Одна простая и ясная мысль стояла передо мной во всей своей наготе — я схожу с ума. Я выпадаю из реальности, плавая в прозрачном тумане своих собственных видений, натыкаясь в формирующейся по моей прихоти Вселенной на рисованных оборотней, превращающихся в живых и реальных путников.
