— И это произвело на тебя такое впечатление?
— Да. Конечно. Само собой. А в чем дело? Почему это не должно было произвести на меня впечатления?
— Как бы этот ГудНьюс не оказался шарлатаном.
Дэвид, надо сказать, вплоть до этого самого дня не признавал альтернативной медицины: гомеопатии, магии, иглоукалывания и прочего. Он ожесточенно спорил на эту тему как со мной, так и с читателями своей газетной рубрики. Дэвид, между прочим, безумно консервативен во всем, кроме политики. Как я заметила, есть люди, которые готовы лезть на стенку, когда речь заходит о возвращении смертной казни или репатриации афрокараибов на их историческую родину, но в то же время проявляют полнейшее равнодушие к тому, что творится у них за спиной, в их почтовом округе. Ведь они — либералы, и их поднакопившаяся злоба должна выйти совсем через другие отверстия. Вы можете прочитать их мнение в рубрике «Письма наших читателей» на страницах либеральных ежедневок, где они обливают помоями фильм, который им не понравился, или комиков, которых они посчитали не смешными, или женщин, которые носят платки не там, где бы хотелось. Иногда мне кажется, что Дэвиду было бы проще, живи он во время грандиозной политической перестройки: ведь тогда он мог бы изливать свой гнев на гомосексуалистов и коммунистов, а не на гомеопатов, стариков в автобусах и ресторанных критиков. Ведь очень нелегко спускать накопившийся пар в столь крошечные выходные отверстия.
— Я не понял, о чем ты. Какая еще «альтернативная медицина»? Как ты его только что назвала?
— Он давал тебе какие-нибудь препараты?
— Ни-ка-ких.
— Похоже, ты именно это и искал. Человека, который вылечит тебя не прибегая к лекарствам.
— Да при чем тут это? Главное — он вылечил меня. В отличие от бесполезной государственной службы здравоохранения.
— А сколько раз ты ходил на бесполезное прогревание? Сколько раз тебе делали бесполезный массаж?
— Не важно. Все равно это бесполезно.
— И что сделал с тобой этот парень?
— Просто немного растер мне спину и отправил назад. Вся процедура заняла десять минут.
— И сколько это стоило?
— Двести фунтов.
Я уставилась на него:
— Ты шутишь?
— Нет.
Дэвид гордился столь смехотворным счетом, выставленным ему за лечение, — это я могла прочитать по его лицу. Раньше он бы просто рассмеялся (если не ударил) в лицо неквалифицированному шарлатану, который хочет слупить с него две сотни за десятиминутный труд, но теперь ГудНьюс (это имя станет постоянной темой разговоров) превратился в боевую единицу на нашем с Дэвидом поле битвы. Мне кажется, двести фунтов — слишком большая сумма, именно поэтому он с ликованием ее и выплатил. Извращение логики, если задуматься, — тревожная вещь, потому что чем все это может кончиться? Вполне возможно, например, что Дэвид в конце концов возьмет да и продаст детей какому-нибудь клубу педофилов, чтобы только пополнить бюджет на лечение и досадить мне. Нет, на самом деле Дэвид любит детей, но меня-то он ненавидит по полной программе.
— Двести фунтов! — воскликнула я.
— Причем с гарантией. Если что — я могу прийти снова и опять получить исцеление.
— Но он же все сделал с первого посещения. Какой тебе смысл ходить туда постоянно?
— Вот почему он заламывает такую цену. Это стоит денег.
Дэвид снова кланяется и разгибается, вызывающе мне ухмыляясь. Я мотаю головой и иду искать детей.
Позже, когда все семейство собралось у телевизора, я в очередной раз удивилась царящей в доме привычно домашней атмосфере. Словно ничего и не произошло: не было ни Стивена, ни проблем с Дэвидом — ничего. Жизнь катилась по ровной колее. Мы мирно сидели с тарелками у телевизора и смотрели «Прогулки с динозаврами». Этот семейный ритуал напоминал отчаянно смелый, закаленный пустынный цветок, готовый распуститься на самой негостеприимной почве.
Дэвид, впрочем, не оставлял попыток разрушить гармонию — сначала он улегся на пол и стал «качать пресс» (размер талии и общая физическая форма приводили Дэвида в едва ли не большее расстройство, чем спина), одновременно восхваляя способности ГудНьюса, но тут на него зашикали дети, чтобы не мешал смотреть телевизор, и тогда Дэвид стал прикалываться над текстом ведущего.
«Три недели спустя, — вещал Кеннет Брана, — самцы возвращаются для новой попытки спаривания».
— Ты уверен, Кен, что это не происходит уже на следующую ночь? — иронизировал Дэвид. — Ведь все это случилось сто миллионов лет назад. А ты, выходит, можешь вычислить, сколько там дней прошло между свиданиями.
— Помолчи, Дэвид. Детям нравится.
— Немного конструктивной критики им не повредит.
— В детстве как раз ее тебе и не хватало.
В конце концов нам удалось поладить и досмотреть сериал до конца, потом выкупать детей, уложить их спать и почти в полном безмолвии поужинать. Все это время я была на грани. Я собиралась что-то сказать им, даже совершить какой-то поступок. Вот только что именно следует говорить и делать — я не имела никакого представления.
На следующее утро во время завтрака Том не сводил глаз с меня и Дэвида, так что вскоре мне стало неуютно. Он вообще неуютный, если так можно выразиться, ребенок, то есть умеющий ставить взрослых в тупик. Нет, я не хочу ничего плохого сказать о своем сыне. Ну, знаете, как это говорят: непоседа, шалун и все такое, то есть у него есть весь набор детских недостатков, которые также могут рассматриваться и в качестве достоинств, смотря куда они устремлены. Том спокойный, быстрый на подъем и прямодушный ребенок. Причем чересчур прямодушный. То, что называется «простота хуже воровства». Он живое олицетворение ребяческой одаренности без проявления заметных талантов.
— В чем дело, Том? Что ты так уставился? — спросила я наконец. — Что с тобой происходит?
— Ничего.
— А почему ты все время смотришь на нас?
— Хочу увидеть, как вы начнете разводиться.
В фильме в этот момент я должна была бы поперхнуться кофе и забрызгать блузку, создав уморительную сцену. Но в жизни я просто зарядила ломтики хлеба в тостер, воспользовавшись этим поводом, чтобы отвернуться.
— С чего ты взял? — спросила я, не оборачиваясь. — С чего ты взял, что мы разводимся?
— Слышал в школе.
Сказано это было совершенно обыденным тоном. Детство — это время, когда информация слетается к тебе со всех сторон, и для Тома все равно, сказал ему это папа, мама или Билли из второго «в».
— Кто это тебе сказал? — тут же встрял Дэвид, тем самым немедленно выдав себя как источник утечки информации.
— Джо Сэлтер.
— Что еще за Джо Сэлтер, черт возьми, хотел бы я знать?
— Это парень из школы. Мой одноклассник.
