— Кражи, тяжкие телесные повреждения. Но не убийства.
— Я смотрела на них. Они вас боятся.
— Не думаю. Но они знают, что именно я решаю, какое наказание они получат. При том, что они натворили, приговор может оказаться для них весьма страшным.
Биргитта Руслин предложила вместе пообедать. Но Хо отказалась, сославшись на дела. Задним числом Биргитта удивилась, какие у Хо могут быть дела в совершенно чужом ей Хельсингборге.
Процесс продолжился, медленно, но верно продвигаясь к завершению. Закрыв сегодняшние слушания, Биргитта с удовлетворением отметила, что все прошло как она и рассчитывала.
Хо ждала у здания суда. Поскольку Стаффан был на службе, направлялся на поезде в Гётеборг, Биргитта пригласила Хо к себе домой. Та, судя по всему, колебалась.
— Я одна. Муж в отъезде. Дети живут отдельно. Если вы опасаетесь кого-то встретить.
— Дело не в этом. Я не одна. Со мной Сань.
— Где же он?
Хо кивнула на противоположный тротуар. Сань стоял, прислонясь к стене дома.
— Зовите его сюда. И пойдем ко мне.
Сань выглядел уже не таким взбудораженным, как в ту первую сумбурную встречу. Биргитта заметила, что он похож на мать — и лицом, и чем-то в манере улыбаться.
— Сколько тебе лет? — спросила она.
— Двадцать два.
По-английски он говорил так же превосходно, как Хун и Хо.
Они расположились в гостиной. Сань попросил кофе, Хо — чаю. На столе стояла игра, купленная Биргиттой в Пекине. Помимо сумочки Хо держала в руках бумажный пакет. Она достала оттуда пачку ксерокопированных страниц с китайскими иероглифами и тетрадь с английским текстом.
— Я Жу имел квартиру в Лондоне. Одна из моих подруг знакома с Лан, его экономкой. Лан готовила ему и обеспечивала тишину, которой он требовал. Она впустила нас в квартиру, и мы нашли дневник, откуда взяты эти записи. Я перевела ту их часть, которая разъясняет многое из случившегося. Не всё, конечно, но достаточно, чтобы понять. У Я Жу были мотивы, целиком понятные лишь ему одному.
— Вы говорили, он был могущественный человек. Наверно, его смерть привлекла в Китае большое внимание?
Ответил Сань, до сих пор сидевший молча:
— Нет. Никакого шума, только тишина, о которой писал Шекспир. «А дальше тишина». Я Жу был настолько могуществен, что другие, обладающие подобной же властью, сумели замять случившееся. Я Жу словно никогда не существовал. По-видимому, многие обрадовались его смерти или вздохнули с облегчением, в том числе и такие, кто слыл его друзьями. Я Жу был опасен, собирал информацию, чтобы уничтожать своих врагов или обременительных конкурентов. Сейчас все его предприятия ликвидируются, людям платят, покупая их молчание, все костенеет, превращается в бетонную стену, отделяющую его и его судьбу и от официальной истории, и от нас, живых.
Биргитта полистала бумаги на столе.
— Мне нужно прочитать их прямо сейчас?
— Нет. После, наедине с собой.
— А я не испугаюсь?
— Нет.
— И пойму, что случилось с Хун?
— Он убил ее. Не своими руками, но чужими. И этого человека тоже убил. Одна смерть прикрыла другую. Никто и помыслить не мог, что Я Жу убил родную сестру. Кроме самых что ни на есть проницательных, знавших, как Я Жу думал о себе и о других. Странно только — и этого нам не понять никогда, — что Я Жу мог убить сестру, хотя благоговел перед своей семьей, перед своими предками, ставил их превыше всего. Здесь какое-то противоречие, загадка, которую нам не разгадать. Я Жу был могуществен. Его боялись — за ум и беззастенчивость. Но, может статься, он был еще и болен.
— Как это?
— Что-то разъедало его изнутри. Возможно, безумие?
— Я вот думаю: что они делали в Африке?
— Есть план переселить в африканские страны миллионы бедных китайских крестьян. И сейчас создают политико-экономические структуры, которые поставят ряд бедных африканских стран в зависимость от Китая. Я Жу не воспринимал это как циничное повторение колониализма, который ранее практиковали западные страны. Для него это было дальновидное решение проблемы. А вот Хун, я, Ма Ли и многие другие считаем это покушением на сами основы того Китая, какой мы строили сообща.
— Не понимаю, — сказала Биргитта. — В Китае господствует диктатура. Свободы ограничены, права обеспечиваются слабо. Что, собственно, вы хотите защищать?
— Китай — бедная страна. От экономического развития, о котором все говорят, выиграла лишь ограниченная доля населения. Если Китай и дальше пойдет в будущее этим путем, с растущей пропастью между людьми, грянет катастрофа. Китай снова будет отброшен в безнадежный хаос. Или к власти придут фашистские структуры. Мы защищаем сотни миллионов крестьян, ведь именно они своим трудом обеспечивают развитие. Хотя получают от него все меньше и меньше.
— И все-таки я не понимаю. Я Жу по одну сторону, Хун — по другую? Внезапно диалог обрывается, и он убивает родную сестру?
— Единоборство сил в Китае идет не на жизнь, а на смерть. Бедняк против богача, беспомощный против власть имущего. Речь идет о тех, кто с растущим гневом видит уничтожение всего, за что они боролись, и о тех, кто видит возможности сколотить богатство и занять во власти позиции, какие им раньше и во сне не снились. И тогда люди умирают. Ветры, что дуют, самые настоящие.
Биргитта посмотрела на Саня:
— Расскажи о своей маме.
— Вы разве не знали ее?
— Я встречалась с нею. Но не знала ее.
— Быть ее сыном было непросто. Она была сильная, решительная, часто заботливая, но порой сердитая и злая. Честно говоря, я боялся ее. Но все равно любил, потому что она старалась видеть себя частью чего-то большего. Одинаково естественно помогала пьяному отойти подальше от мостовой, где он упал, и вела горячие дискуссии о политике. Для меня она была скорее образцом, чем настоящей матерью. Сложно все это. Но мне ее не хватает, и я знаю, с этим придется жить до конца моих дней.
— Чем ты занимаешься?
— Учусь на врача. Но сейчас на год прервал учебу. Чтобы горевать. И чтобы понять, что значит жить без нее.
— Кто твой отец?
— Его давно нет в живых. Он писал стихи. Я знаю только, что умер он сразу после моего рождения. Мама мало о нем рассказывала, говорила, что он был революционер и хороший человек. В моей жизни он лишь фотография, где он стоит и держит на руках щеночка.
Тем вечером они долго говорили о Китае. Биргитта Руслин призналась, что в юности хотела быть шведским хунвейбином. Однако все это время она с нетерпением ждала минуты, когда сможет прочитать привезенные Хо бумаги.
Около десяти она вызвала по телефону такси, которое отвезет Хо и Саня на вокзал.
— Когда прочтете, — сказала Хо, — дайте знать.