её на руках в спальню, где упал прямо на неё, и мы едва не поцеловались. А потом валялись на кровати, держась за руки. Да, хороший рассказ, ничего не скажешь. Что друзьям, что доку понравится. Да и родителям. Но мне плевать. Сейчас мне хорошо, как никогда, а значит я сделал всё правильно. Что будет дальше? Понятия не имею. Я не хочу отпускать её. И боюсь вновь подпустить к себе. Вернее даже впустить её вновь в своё сердце. В сердце, которое она разрушила, разорвала в клочья, сожгла в доменной печи. Ладно, как говорила одна Скарлет: «Я подумаю об этом завтра». А сейчас мне хорошо, так что стоит ли заморачиваться заранее? Но всё же кое-что не давало мне покоя и не позволяло отложить на завтра.
— Ладно, пойду поставлю твою картошку, — сказал я и встал с кровати. — Всё хорошее когда-нибудь кончается. Я бы сказал, что тебе везёт и ты можешь лежать дальше, но, пожалуй, промолчу.
— Вот и молчи. Мужчина, твоё место на кухне! — иронично, даже скорее саркастически сказала Маша. — Ой, извини если что.
— Бака, — ответил я и замолчал, потупив глаза в пол и сжав кулаки.
— Вань, ну извини, это ведь шутка. Я не хотела тебя обижать.
— Да, не хотела. Маша, я бы хотел извиниться. Извиниться ещё раз за то, что наговорил в первый день. Это было большой ошибкой.
— Вань, нет смысла извиняться за правду.
— Наверное ты права. Поэтому и извиняюсь. Прости меня.
— Хорошо, я прощаю тебя. Ну что, теперь кушать?
— Подожди. Это ещё не всё, — сказал я, и предался воспоминаниям. «Ничтожество… Педофил… Извращенец… Абсолютный ноль». Как же тяжело.
— Ваня, всё в порядке? — спросила обеспокоенно Маша.
— Маш, я не знаю, важно ли тебе это или нет, но…, — сказал я и закрыл глаза и сглотнул слюну.
— Да?
— Маш, — сказал я, выдохнув, — я прощаю тебя. За всё, что ты мне сделала и сказала. Я совру, если скажу, что мне не было больно. Но я прощаю тебя.
— Вань…, — робко начала говорить девушка.
— А, да, не знаю зачем я это сказал, тебе ведь всё равно. Короче, забей на это. Теперь ты, наверное, ещё сильнее убедилась в том, что я якобы ничтожество.
— Вань, подойди, пожалуйста, ко мне, — сказала Маша.
— Зачем? Хочешь поиздеваться? Сказать мне какие-то гадости на ушко? — спрашивал я, но всё же подошёл.
— Спасибо, — сказала Маша, внезапно, быстро и крепко обняв меня, — спасибо тебе большое. Это очень важно для меня. Ты даже не представляешь насколько.
— Кхм, ну, похоже, что мы оба закрыли многолетний гештальт, — сказал я и отпустил Машу. — Ну что, полегчало?
— Очень! — радостно, но со слезами на глазах сказала девушка.
— Да, мне тоже. И да, хорош уже плакать. Особенно на мне. Я тебе не мягкая игрушка, — с наигранным укором сказал я.
— Ваня! Вот умеешь ты испортить такие приятные моменты своими неуместными колкостями.
— А это чтобы они были в меру приятными, — улыбаясь сказал я и удалился на кухню.
Да, она выросла. Три года назад я специально избегал сарказма в разговоре с ней. Да и чёрный юмор про смерть и самоубийства приходилось оставлять на беседы с подругами с ВУЗа. Что поделать, тогда она была 15-летней девочкой. Юной, непорочной, весёлой, радостной, энергичной. Отчасти таким становился и я. А разве могло быть иначе? Я всегда был с ней. Либо в реальной жизни, либо в своих мечтах. А она всегда искрилась незапятнанным солнечным светом. Подумать только, при знакомстве я посчитал, что ей лет 16–17, однако ей было 14, а вела она себя вообще лет на 12. Девушка с душой ребёнка. Может быть поэтому я и влюбился в неё? Ответить сейчас невозможно. Но она выросла. Но всё-таки пускай держится от цинизма и сарказма подальше. Не хочу, чтобы она становилась такой, как и все. Не хочу, чтобы она ходила с опущенной головой, с бездвижимыми уголками губ, с равнодушным выражением лица. Почему не хочу? Да просто потому что не хочу, вот и всё. Ну а ещё я не хочу, чтобы она разрушила образ, который я любил последние три года.
Но это всё посторонние мысли, не существенные и не важные. Я простил её, а она приняла моё прощение. Всё, катарсис совершён? Видимо да. Она действительно повзрослела. И совсем не похожа на ту стерву, что вытирала об меня ноги. Такое ощущение, что для неё моё прощение не менее важно, чем для меня. Да, она действительно сожалеет о том, что сделала. Но она это сделала. И делала на протяжении года со мной. Нет, я больше не упёртый баран, и я считаю, что люди способны меняться. Поменялась ли она? Мне кажется, что да. Вряд ли всё это очередная разводка меня. Хотя она на протяжении года так искусно играла в любовь, что ей бы в актёрское. Но мне хочется верить, что она изменилась. Не для себя, а для неё. Вряд ли она была действительна счастлива всё это время. Как вообще можно быть счастливым человеком, если ты такая сволочь? Понятия не имею. Впрочем, это риторический вопрос. Да, для неё же будет лучше, если она изменилась. Этого хочу и я. Ведь все люди ошибаются, но ошибки можно исправлять. И я надеюсь, что у Маши получится. Или уже получилось. Заслуживает ли она второго шанса? Конечно. Но не от меня. Для нашего же благополучия, наши дороги после этой недели должны разойтись. Мы справились с нашими призраками прошлого, что было бы невозможно сделать в одиночку, но дальше нам не по пути. Как сказали друзья, у меня началась новая жизнь. Без Маши. И пусть так и будет.
— Всё, сейчас несу, — сказал я и отправился в ванную, чтобы вымыть руки. Какого же было моё удивление, когда после водных процедур я увидел, как Маша садилась за кухонный стол. — Что ты делаешь? Зачем ты пришла? Я бы принёс!
— Не сердись, пожалуйста. Просто я подумала, что это как-то несправедливо.
— Несправедливо?
— Ну, ты сначала кормишь меня, а потом ешь в одиночестве на кухне. Вот я решила разделить трапезу с тобой.
— Разделить трапезу? Да и как ты вообще добралась до кухни?
— Допрыгала на одной ноге.
— Подожди, у меня видимо проблемы со слухом. Что ты сейчас сказала?
— Что я допрыгала до кухни на одной ноге, — сказала Маша и потупила взгляд.
— Ага, прыгала на одной ноге. Хорошо, — спокойно говорил я, после чего взорвался. — Маша, это ведь опасно! А если бы ты упала? Кто бы отвечал,
