Повторялся самый страшный сон, с обступающей тьмой и неподвижностью.
– Я давно не говорил, что люблю тебя. А ты молчишь. Какая вкусная вода…
На столике террасы стояла бутылка коньяка. Закутанный в плед, Ян сидел в кресле, с наслаждением подставив солнцу лицо – серо-желтое, усталое, спокойное. Он изредка откусывал крекер или брал клубничину: «Вкусно… только не хочется». Январский день был удивительно теплым, плюс шестнадцать по незабытому Цельсию. Все так же стояла казенная кровать посреди гостиной, и оба делали вид, что ее нет. Часто звонил телефон.
Приехал Люсик, побыл минут двадцать, его сменили Шлыковы. Рина привезла копченую лососину, Шлыков выпил рюмку коньяку и хотел налить вторую, но жена остановила: «Ты за рулем. Ну, нам как бы пора…»
– Не хочу ложиться, – признался Ян. – Жалко спать… Я бы с ним выпил, а поздно.
Появились («мы тут неподалеку были…») Фима с Машей. Надо было спросить, где песик, но вся светскость из Юли выветрилась.
Ян обрадовался Антошке.
– Юлечка, принеси мою камеру.
Настоял, чтобы тот взял ее с собой:
– И не спорь. Снимешь Париж.
Антошка уехал с перекошенным лицом. Ян отпил глоток коньяка.
– Скоро появятся почки, – кивнул он на дерево, – и соловей прилетит.
Вечер; еще один. Он слушал стихи с наслаждением, словно пил самую вкусную воду. Пастернак – Томас Вулф – Мандельштам –…
Утром девятого проснулся счастливый: «Я хорошо поспал». Лицо пожелтело, небритая седая щетина мягко заштриховала запавшие щеки.
– Что делать с матерью?
– Наверное, сказать, – Юлька внутренне содрогнулась. Главная мука!..
…Помнить это не хотелось, но выкинуть из памяти не могла. Как уговаривали Якова поехать за Адой, как тот сопротивлялся, долго и тщательно завязывал шнурки туфель и ворча садился в машину, когда Ян мучительно пытался найти такое положение на больничной кровати, чтобы лицо не кривилось от боли.
– Дай морфин.
– Ляг у себя в спальне, я помогу.
– Мамашке трудно подниматься… Тут быстрее будет… – и закашлялся, трубка с кислородом упала на подушку.
Появилась Ада:
– Я тебе привезла мед, он отлично помогает!
