И едва успев договорить, вновь без сил упала на подушки. По алым щекам Цяохуэй побежали потоки слез, и она в спешке выбежала наружу, чтобы отдать необходимые распоряжения.
Однако не успели принести ужин, как внезапно пришел тринадцатый.
– Тринадцатый господин желает видеть барышню, – доложила Мэйсян.
Я резко дернулась и, сжавшись у края кровати, тихо сказала:
– Передай ему, что я сплю.
Мэйсян поклонилась и молча вышла.
Занавесь приподнялась, и в комнату вошел тринадцатый господин.
– Вот и мне ты дала от ворот поворот, – улыбнулся он. – Теперь не одному царственному брату чувствовать себя неловко.
Я резко развернулась лицом к стене и попыталась заснуть.
Тринадцатый немного постоял молча, а затем спросил Цяохуэй:
– В чем дело?
Девушка не смогла ответить. Слезы побежали по ее щекам, и она все плакала и плакала, так и не сумев сказать ни слова.
– Жоси, – снова заговорил тринадцатый, – если я сделал что-то не так, скажи прямо. Разве есть что-то, о чем мы не можем сказать друг другу?
Сердце будто полоснули ножом, и все тело била дрожь. Развернувшись, я принялась приподниматься, и Цяохуэй торопливо положила мне под спину подушку.
Я махнула ей рукой, и девушка, поклонившись тринадцатому, тут же удалилась.
– Это не ты сделал что-то не так, а я!
Тринадцатый господин опешил. Подтянув к себе табурет, он сел у кровати и спросил:
– И как это понимать?
Я внимательно взглянула на него. Исхудавшее тело, волосы с проседью, на лице следы пережитых горестей, глубокая скорбь в глазах да еще и недуг в придачу… Не выдержав, я тихонько заплакала.
– Жоси, да что с тобой такое? – воскликнул тринадцатый. – Своими слезами ты мучаешь сразу троих. Один из них – тот, кто любит тебя всем сердцем, а другой – твой будущий ребенок. Как ты можешь быть такой жестокой?
– Сегодня я виделась с восьмой госпожой, – сказала я.
– И что она тебе сказала? – сразу напрягся тринадцатый.
Я вытерла слезы и ответила:
– Она передала мне слова девятого господина: «Половину от всех горестей, что выпадут на нашу долю, заберете себе вы».
Тринадцатый господин немного помолчал, а затем спросил:
– Девятый брат знает о вас с восьмым?
Я кивнула.
– Лучше всех знает четырнадцатый господин, но я думаю, что восьмой не скрывал это и от девятого. Лишь десятый брат, с его невнимательностью, не очень понимал, в чем дело, но думаю, и он в душе обо всем догадывался.
Некоторое время тринадцатый колебался, потом спросил, потупившись:
– До чего тогда дошли ваши с восьмым братом отношения? У вас была… близость?
Я замерла, и в моей памяти мгновенно пронеслись картины прошлого, где мы с ним, взявшись за руки, бродили по степи, обнимали и целовали друг друга. Душа застыла, словно промерзшая насквозь. Вслух же я недовольно произнесла:
– Это так важно?
Он побледнел и вскинул на меня глаза.
– Они не осмелятся распространяться об этом. Если император разгневается, первым пострадает восьмой, так что без крайней необходимости они не будут использовать это, чтобы навредить царственному брату. Кроме того, я полагаю, что это наверняка замысел девятого брата. Зная нрав восьмого, думаю, он бы никогда не дал согласия на подобные действия. Я могу поговорить с ним. Если это то, что тебя тревожит, то будь спокойна, ты можешь на меня положиться.
Меня снова и снова накрывали волны печали. Подушка была уже мокрой от слез. Тринадцатый господин, я не заслуживаю твоей доброты! Внезапно я почувствовала приступ ноющей боли в животе. В глазах потемнело, и я обмякла, не в силах шевельнуться. Тринадцатый в испуге схватил меня за плечи, крича:
– Жоси, Жоси!
Затем он повернулся к двери и заорал:
– Пошлите за лекарем, скорее!
В комнату ворвалась Цяохуэй. Подбежав к моей постели, она смертельно побледнела и испустила крик ужаса:
– Нет!
Она стремительно упала на колени и принялась что есть мочи отбивать земные поклоны, со слезами на глазах умоляя:
– Великий Будда, молю тебя! Ты уже забрал дитя моей госпожи, так пощади же барышню! Цяохуэй готова пройти через любые тяготы и в будущем обещает каждый день поститься до полудня и возжигать благовония.
Тринадцатый господин, такой же мертвенно-бледный, кричал не переставая, подгоняя слуг, чтобы те скорее привели лекаря. Я лишь широко открывала рот, хватая воздух. Через какое-то время я, плача, смогла проговорить:
– Ребенка не спасти!
Тринадцатый резко сдернул тонкое одеяло и увидел, что вся моя юбка уже стала красной. Его руки задрожали.
– Где лекарь? – проревел он.
Его крик еще звучал у меня в ушах, когда в комнату, обгоняя друг друга, ворвались Иньчжэнь с лекарем. Тринадцатый тут же посторонился, давая дорогу. Иньчжэнь обхватил меня руками и гневно спросил у тринадцатого господина:
– В чем дело? Я велел тебе прийти и поговорить с ней, успокоить. Как же ты ее успокаивал?
Не дожидаясь ответа, Иньчжэнь поспешно приказал лекарю Хэ:
– Делай что хочешь, но с ней все должно быть хорошо!
Послушав мой пульс, лекарь Хэ побледнел, не в состоянии унять дрожь в руках.
– И с матерью, и с ребенком непременно должно быть все хорошо, – проговорил Иньчжэнь, выделяя голосом каждое слово. – Иначе я вас всех похороню заживо вместе с ней!
Затем он повернулся к тринадцатому господину и добавил:
– Мы взволнованы, поэтому просим…
– Я понимаю, – быстро ответил тринадцатый.
Он умышленно сказал «я», а не «ваш брат». Иньчжэнь едва заметно кивнул и замолчал. Теперь они оба смотрели только на лекаря.
Лекарь Хэ дрожащим голосом отдал распоряжения о том, какие лекарства приготовить, а затем внезапно повернулся к Иньчжэню и, коснувшись лбом пола, проговорил:
– Ваш подданный может спасти лишь мать.
Когда я услышала его слова, весь воздух, что вдыхала с таким трудом, вышел из моих легких, и я тут же лишилась чувств.
Бескрайняя изумрудная степь, голубое безоблачное небо. Откуда-то налетела целая куча красивых пузырей. Солнечный свет, попадая внутрь, делал пузыри разноцветными: внутри каждого жила маленькая радуга, и их яркость слепила глаза. Их красота казалась нереальной. Они плыли в воздухе, то взлетая к небесам, то опускаясь к самой земле, и я, весело смеясь, гонялась за этими прекрасными пузырями. Прыжок – и я вдруг взлетела, мое тело оказалось таким же легким, как эти пузыри. Хохоча, я забавлялась с окружающими меня пузырьками, которые были словно живые: уносились прочь, когда я гналась за ними, а когда останавливалась, подплывали ближе, дразня меня. Мой смех заполнял все пространство между небом и землей.
