как когти пальцами. Порыв воздуха, поднятый ее взметнувшимися рукавами, задул все светильники в зале, и лишь дикий грохот выдавал то место, где, столкнувшись, катались по татами вцепившиеся друг в друга враги.
Люди с воплями выбегали из залы. Кто-то сшиб Окими, вырванное из рук кото отлетело в темноту и хрустнуло под чьей-то ногой. Прервалась музыка.
И все вдруг стихло.
Потом из темноты на свет, падавший в выбитые двери, спотыкаясь, вышел Дзёбэй — с лезвия его меча скатывалась тяжелая темная кровь и брызгами пятнала светлые циновки. Окими в ужасе неподвижно следила за ним. Тот смотрел на свет, словно видел нечто другое. Потом вздрогнул, перевел взгляд на Окими и негромко произнес:
— Ты хорошо поработала, девочка. Я слышал, как разбился твой кото, и господин мой князь покинул меня. Я едва не лишился души в этот момент. Не стоит тебе играть больше такие мелодии. Но ты хорошо поработала. Я позабочусь о тебе.
— Г-господин, — прошептала Окими. — Дама О-Тоё…
— Дама О-Тоё три дня как мертва и сброшена в быстро текущую воду, — произнес Дзёбэй. — Вот этими самыми руками.
Окими задохнулась, закрыла рот рукавом:
— Тогда кто там?
Дзёбэй помолчал, покачал головой:
— Я не знаю. Я убил кошку.
И нетвердым шагом ушел в свет, падающий в двери.
Прежде чем покончить с собой на похоронах своего князя, Дзёбэй выкупил Окими из веселого дома и распорядился починить ее разбитое кото — обтянуть резонатор кото в форме тыквы шкурой убитой им трехцветной кошки.
Странные обстоятельства смерти князя не остались тайной. Что знает тридцать человек — знает Поднебесная. Новому князю пришлось смириться с тем, что все вокруг знают о том, как его предшественник был убит кошкой-оборотнем в веселом заведении.
Окими вернулась домой и некоторое время была популярна в среде провинциальных священнослужителей и музыкантов, практиковавших камигакари.
Она продала свое знаменитое кото одному из них, когда после двух голодных лет отец вновь отдал ее в столичный дом развлечений. Денег ей хватило на то, чтобы выкупить свой долг у хозяина, устроиться в городе, завести кошку счастливой трехцветной расцветки и быть самой себе хозяйкой еще какое-то время.
А вот покупатель так и не смог воспользоваться ее кото должным образом и вскоре вынужден был отдать его на вечное хранение под священные своды храмов Исэ. Ибо, как оказалось, никто кроме Окими не мог играть на нем без опаски — раздраженный голос кошки-оборотня, которым звенело кото под чужими пальцами, вызывал рой злых голодных духов и разгонял в ужасе любой честной пир.
***
— Это действительно так?! — воодушевленно воскликнул Канкуро. — Такое может быть? Это действительно с вами случилось?
Смущенная служанка немедленно потупилась, спрятав лицо в рукаве.
— На кото она действительно играет, — отозвалась негромко дама Магаки. — А еще, она мастерица голову морочить честному люду, порой и не знаешь, где она врет и за что ее наказать надобно.
Служанка от слов госпожи совершенно смутилась, отвернулась от всех.
— Потрясающе! — выкрикнул Канкуро. — Это просто невероятно! Замечательно! Великолепно! Никогда не слышал ничего подобного.
— А я слышал.
Все обернулись, на этот хриплый грубый голос. А это оказался наш отважный лодочник Торадзаэмон. Он сидел в полутьме на террасе храма и, видно, слышал все от начала до конца.
— Экие вы тут байки травите слезливые, — усмехнулся всем Торадзаэмон. — Вот я, было дело, встречал настоящее чудовище. Сам лично видел, ни слова не вру.
— Вот как? — впечатлился сверх всякой меры Канкуро. — Так расскажите нам! Расскажите!
И Торадзаэмон рассказал. Историю о цинской лисе.
Глава 17. Цинская лиса
Первых убитых, затопленных истоптанной грязью, юный Хэдайро увидел только возле причалов. Красные ручьи растекались от тел к набегавшему на берег штормовому морю.
Под дождем, в вечерней полутьме, Хэдайро спустился по деревенской улице вдоль домов, брошенных бежавшими от сражения жителями. Кольца на посохе Хэдайро звякали при каждом шаге. Монашеская одежда промокла. Соломенные сандалии потяжелели. Холодный ветер пронизывал.
…В эпоху установления правления династии Цин на горе Шинао, в провинции Шаньдун, жила прекрасная лиса, вспомнил Хэдайро, глядя на трупы. И была она великая мастерица метать гадальные кости, — что ни нагадает, все к несчастью…
Эти убитые рыбаки, нет сомнений, не имели классического образования. И не знали, как может обернуться дело, если взять в плен многохвостую лису...
Сэнсиро Полукровка сидел, сгорбившись, под навесом на пороге одного из домов у причала, опустив натруженные руки на лежавший на коленях варварский прямой меч с крестообразной рукоятью. Полукровка смотрел на затянутый тучами горизонт, лицо скрыто в полумраке под навесом. Чужеземная кираса светлого металла в каплях дождя, длинные белые волосы, по которым его и узнал Хэдайро, прилипли к полированному нагруднику, босые ноги заляпаны по колено в замешанной на крови грязи. Его соратники прятались от дождя под навесом у него за спиной.
Хэдайро, осторожно обходя тела в грязи, двинулся к Полукровке.
Тенью сидевший за Полукровкой коренастый, заросший черной жесткой бородой малый с круглой соломенной шляпой на голове встрепенулся — и, подняв с приклада, прицелился в Хэдайро из здоровенной украшенной резьбой пищали. Хэдайро замер, — фитиль над запальником пищали тлел, шляпа на стрелке берегла порох затравки от дождя.
— Ты кто такой? — глухо спросил стрелок, глядя над опертым на поднятое колено стволом.
Это Торадзаэмон, дядя Полукровки. Стрелок и поджигатель. Двадцать лет назад на берег острова Танэгасима вышел человек с белой кожей. Он умер через два года, оставив на острове сына и свой невиданный в здешних местах прямой меч. Торадзаэмон — брат матери — заменил Полукровке отца.
Все пока верно, настоятель не ошибался.
— Славлю Будду Амида, — поклонился им Хэдайро. — Я скромный монах, меня прислали из деревни для переговоров.
Полукровка медленно отвел глаза от грозового горизонта. Он и его дядя тяжело смотрели на Хэдайро. Они только что победили в сражении, но радости на их лицах не было.
— И что? — спросил Торадзаэмон.
— Матушка Бэнсо просит, умоляет прекратить убийства. Ради детей и общины. Ее сердце разрывается от того, что ее внуки убивают друг друга.
— Ну, если матушка просит, — покивал Торадзаэмон, снимая пищаль с колена и опирая ее на приклад, стволом к соломенной крыше. — Если матушка Бэнсо просит, тогда может быть. А ты откуда такой взялся?
— Я гость настоятеля,
